Сага о Щупсах - Том Шарп

Жуткое умозаключение потрясло ее, обиженную женщину — о нет! — обманутую жену. Хорэс — жалкий развратник. Шквал противоречивых чувств накатил на Веру. Первый порыв — взбежать наверх, прижать неверного Хорэса к стенке, чтоб тот повинился; однако следом пришла мысль о том, как это подействует на душку Эсмонда. Бедного мальчика это может травмировать.

Это слово нелегко далось женщине, в чьей эмоциональной жизни существовали только франты периода Регентства, что прижимали дев к мужественным грудям, сражались на дуэлях после балов до рассвета, а затем спешили на могучих вороных конях и так далее, — но она слышала это слово по телику, и теперь оно пришлось кстати.

Она не допустит, чтобы Эсмонд был травмирован. Ей придется исполнить материнский долг, и если это означает принесение в жертву своих чувств, хотя бы на время, она эту жертву принесет. Но это не означает, что она не побушует после того, как Эсмонд уедет к Понтсонам. О, ей будет что сказать Хорэсу…

Но тут возникло еще одно соображение: как же ловко и сноровисто Хорэс выдворил Эсмонда из дома. Он что-то сказал Альберту, нечто столь шокирующее, что даже такого дуболома, как Альберт, это, по всей видимости, потрясло до глубины души, когда он спустился на кухню. Вера никогда не видела брата таким серым, а Альберт не из тех, кого легко шокировать.

Конечно-конечно, Хорэс все ему рассказал. Альберт вынудил его выложить все про ту, другую женщину, что преследовала его во сне. Или Хорэс даже выхвалялся перед Альбертом своей любовницей, которая еженощно отнимала у него все силы, и потому он возвращался домой так поздно, и Вере, преданной его жене, ему уже нечего было отдать.

На мгновение Верин гнев чуть было не загнал ее наверх, в спальню, чуть было не заставил ее все высказать, но страх травмировать Эсмонда и смутное чувство, что ей выгоднее изображать неосведомленность, остановили ее. Она отправилась в сад — трагически погулять меж розовых обриет, пеларгоний, что столь багряны, и лобелий, лазурных донельзя. Там, среди клумб, прополотых и постриженных газонов, она могла, не зримая никем, пролить те слезы, что предполагал новый образ.

Но оказалось, ее спектакль не прошел незамеченным. Хорэс наблюдал за ней из окна спальни и остался озадачен. Он привык к ее театральным выходкам и внезапным переменам настроения, но в текущих обстоятельствах ожидал чего-то более мелодраматичного и энергичного, чем вот такая задумчивость и меланхолия. Женщина, стенающая по демону-любовнику, вернее, мать, стенающая по демону-сыну, — вот что тут было бы уместнее, а не эта сдержанная скорбь. У Хорэса возникло новое неприятное чувство. Ему не терпелось узнать, что эта чертова бестолочь Альберт ей нагородил. Что-то совершенно ужасное, раз она впала в такую меланхолию. Хорэс перевернулся на другой бок и попытался заснуть.

Когда Эсмонд пришел из школы, мать свою роль уже отыграла. Роли этой не хватало энергии, чтоб играться подольше, да и кроме того, Вера собиралась быть веселой и приветливой, дабы не травмировать душку мальчика.

— Папе сегодня гораздо лучше, — объявила она, заваривая чай и намазывая тост медом. — Он последнее время слишком много работал, и ему надо отдохнуть, так что давай будем вести себя тихо и не беспокоить его.

— Я тихий, — сказал Эсмонд. — Я все время тихий — с тех пор, как бросил барабаны и фортепиано. Давным-давно.

— Да, милый, ты очень хорошо себя вел. Просто у папы нервы… сдали, он очень вымотался умственно.

— В смысле, напивается, — сказал Эсмонд с гораздо большим пониманием ситуации, чем миссис Ушли хотелось бы. Лучше бы Эсмонд оставался по-прежнему чист и невинен. — Я все знаю, мам. Он приезжает на станцию, идет в «Виселицу и гуся» и пьет там двойные скотчи, каждый вечер.

Вера обомлела — не столько от сказанного, сколько от того, что Эсмонд все понимает.

— Да нет. Ну, может, иногда, но… А ты откуда знаешь?

— Мне Рози Стервалл сказала. У нее папа там барменом работает.

— Рози Стервалл? Та жуткая девчонка, которая была у тебя на семнадцатилетии и спряталась за диваном с Ричардом? Ты, надеюсь, больше с ней не встречаешься?

Вера по-настоящему всполошилась.

— Мы в одном классе учимся, а на следующий год пойдем в один колледж.

Вера перестала наливать чай и поставила чайник. У нее не было никакого желания допустить, чтоб ее единственный сын влюбился в шлюху с кольцом в носу вроде Рози Стервалл, которая, мягко говоря, была тем, чем и должна быть, — по словам миссис Грибб, стружкой от чушки, а чушка в данном случае — мать Рози, Мейбл. Вера отлично знала, что она такое.

— Рози Стервалл могла ошибиться. Словом, хватит об этом. Дядя Альберт утром приезжал навестить папу, — сказала она, — и они с тетей Белиндой пригласили тебя в гости, пока папа не поправится. Так мило, правда?

— Да, но…

Миссис Ушли никаких «но» принимать не собиралась.

— Не спорь со мной, — сказала она. — Я не позволю тебе носиться по дому, когда твой отец лежит больной. Кроме того, дядя Альберт научит тебя полезному.

— Не хочу я торговать подержанными машинами, — заупрямился Эсмонд. — Я хочу пойти в банк, как папа, зарабатывать деньги.

Это для миссис Ушли было уже чересчур. Последние крохи ее романтизма оказались сметены. Да пусть лучше Эсмонд станет мерзавцем — неотразимым мерзавцем, разумеется, — нежели банковским управляющим, как Хорэс.

— Если ты думаешь… если ты думаешь, что твой отец зарабатывает деньги в банке… так вот, я тебе скажу: Альберт зарабатывает вчетверо больше твоего отца. Дядя Альберт — он богач. Ты хоть раз слышал о богатом управляющем банком? — Она замолчала и тут же нащупала еще один аргумент: — К тому же твой дядя даст тебе рекомендацию, а все кругом только и говорят, что молодежи необходим трудовой стаж. Трудовой стаж — вот что тебе нужно.

Эсмонда все равно это не убедило. С одной стороны, у него мать, которая публично перед ним преклоняется, с другой — отец, который его не выносит до того, что кидается с разделочным ножом в пьяном угаре, а теперь еще и дядя Альберт, и с ним рядом так же стыдно, как с матерью. Кроме того, отец много раз повторял, что Альберт такой же жулик, как все эти торговцы подержанными машинами, которые выписывают две страховки на один «кавалер». Да и живет он в Эссексе.

Так или иначе, реакция матери на одно упоминание о Рози Стервалл настолько очевидно указывала, что мама считает их парочкой, вызвала у него такое отвращение, что он аж завозился и наморщился. Да она ему нисколько не сдалась, эта мерзкая Рози. Он вообще уникум среди сверстников — весь этот секс ему противен.

В тот день у Эсмонда открылись глаза. За последние двадцать четыре часа лишь одно было хорошо: у него появилось много пищи для размышления, в первую очередь — о том, что необходимо ни в коем случае не походить на родителей. Все эти годы он старался изо всех сил соответствовать их противоречивым ожиданиям, и, очевидно, ничего у него не вышло, а потому он решил быть только самим собой. Что этот «сам» означает, Эсмонд представлял лишь очень приблизительно и смутно. Он, как и любой мальчишка, весь состоял из одних импульсов, те возникали и исчезали сами по себе, и никакой власти над ними не имел. Он то собирался стать поэтом — материна любовь к Теннисоновой «На стены замка лег закат»[10], а также передозировка Медвежонком Рупертом[11]в детские годы одарили его чувством ритма и прокляли склонностью к механической рифме, — то, пару минут спустя, рвался в бульдозеристы — ломиться через изгороди и вообще все ломать. Эсмонд раз видел по телевизору, как ликвидационная бригада сравнивает с землей громадную заводскую трубу: они заменили кирпичи у основания на бревна и подожгли их, — и юношу на миг посетило желание стать таким вот экспертом по сносу. Он чувствовал, что эта работа отзывается в нем — так же, как некогда бой в барабаны: она выражала ярость его чувств и желание хоть как-то самоутвердиться. К сожалению, не успел Эсмонд освоиться в новообретенном ощущении самости, как его захватило осознание, что его привели в этот мир для того, чтобы он сделал нечто посущественней и посозидательней, нежели взрывать трубы и все крушить.