Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890-1918 - Мария Романова

День за днем проходила последняя зима, которую нам было суждено провести в нашем собственном доме, и вот она закончилась. Привезли упаковочные ящики, начали укладывать чемоданы, исчезли знакомые вещи. Комнаты с голыми стенами стали вдруг огромными, изменившимися, почти чужими.

Наконец настал день отъезда. Утром мы пошли на службу во дворцовую часовню, и после нее вся домашняя челядь собралась в одном из залов для приемов, чтобы попрощаться с нами. Старый дворецкий, который знал нас с самого рождения, выступил с небольшой речью, но его голос дрожал, и слезы не дали ему ее закончить. У нас с Дмитрием слезы тоже лились ручьями. Потом мы отправились в собор Петропавловской крепости, где находился наш фамильный склеп, и возложили цветы на могилу нашей матери. Затем, после целого дня тягостных прощаний и слез, сели в поезд, отправляющийся в Москву. Мы ехали не одни – со мной была мадемуазель Элен, а с Дмитрием – генерал Лайминг. В нашей жизни начался новый этап. Мое детство оставалось позади, в Санкт-Петербурге, в том огромном дворце на Неве, теперь опустевшем и безмолвном.

В начале 1902 года, когда мы с Дмитрием готовились покинуть Санкт-Петербург и стали частью семьи моего дяди, император Николай II решил, что целесообразно возродить обычай, который на протяжении около пятидесяти лет не соблюдался: он решил поехать в Москву на Страстную неделю, чтобы участвовать там в пасхальных празднествах.

Дмитрий и я прибыли в Москву за несколько дней до его приезда. Мы нашли своего дядю, тетю и всех остальных членов семьи в генерал-губернаторском дворце занятыми приготовлениями.

Монархи прибыли за несколько дней до Пасхи. После этого утром и вечером мы посещали богослужения в различных церквях Кремля. Богослужения на Страстной неделе, обычно долгие и утомительные, теперь, как мне казалось, приобрели особое очарование и стали мне интересны. Старые иконы, потемневшие от времени и освещенные многочисленными свечами, которые отражались в золотых украшениях, казались загадочно оживающими. Прекрасные хоралы, мелодичные и печальные, пронизывали густой от ладана воздух.

Древняя часть Кремля состояла из маленьких сводчатых палат, часовни и молелен всех размеров. Одну из них я особенно любила. Она была очень небольшой – едва ли десять человек могли здесь поместиться. Образа на алтарных ширмах были вышиты в XVII веке дочерьми царя Алексея Михайловича. Зрелище этой кропотливой работы вызывало в моем воображении картину, как царевны, изолированные на восточный манер от мира в своих покоях, склонились каждая над своей работой. Я видела их в высоких, украшенных драгоценными камнями головных уборах, в сияющей золотой парче, а пальцы, подбирающие по цвету шелковые нити, были унизаны кольцами.

После этой недели, проведенной в церквях, наступило Пасхальное воскресенье со всеми его праздничными ритуалами, официальными поздравлениями и приемами. Жители Москвы, которые редко видели своего царя, были полны энтузиазма. Все улицы, по которым проезжал император, переполнялись народом, и толпа окружала Кремль целый день в надежде хоть мельком увидеть его.

Однажды император решил совершить экскурсию по Кремлю, пройдя пешком по стене, которая окружали древнюю крепость. Мой брат и я получили разрешение присоединиться к нему. И мы отправились.

С высоты этих стен предстала впечатляющая панорама. Здесь, у наших ног, лежал город, а за его пределами – открытая местность с пятнами снега. От яркого солнца река сверкала, а на куполах многочисленных церквей блестели кресты.

Растущая толпа, собравшаяся у подножия стены и наблюдавшая за медленным продвижением нашей небольшой группки, всколыхнулась, чтобы последовать за нами. Посмотрев вниз, мы увидели, как толпа людей, подобно муравьям, суетится, собирается, разбивается на группки и образует людские водовороты вслед за нами.

Вскоре толпа стала просто громадной. Ее крики долетали до наших ушей. Наш обход закончился. Мы спустились вниз по лестнице одной из башен и направились назад во дворец. Тогда-то и началась настоящая беда.

Так как не существовало никакой системы поддержания порядка, толпа хлынула через ворота. Мы оказались окруженными со всех сторон, нас почти несли огромные массы народа, кричащие «ура!» и издававшие оглушительные возгласы.

Полицейские яростно пытались пробиться к монаршим особам, но толпа плотно сжалась вокруг нас со всех сторон и сомкнулась за нами сразу же, как только мы прошли.

Под давлением массы народа мы с Дмитрием потеряли почву под ногами, нас подняло и понесло в сторону от остальной группы, бросало из стороны в сторону неуправляемыми колебаниями толпы, которая могла затоптать нас насмерть, если бы дядя, увидев наше исчезновение, не остановил всех и не послал полицейских на поиски. Они нашли нас и возвратили назад, вытащив из вздымающейся людской волны.

Мой жакет был разорван, на теле – синяки, но никаких серьезных повреждений. Император был заметно тронут этими знаками почитания и выражением верноподданнических чувств москвичей.

Я помню, что сама была взволнована этим всеобщим восторженным состоянием и тайно мечтала, чтобы мне представилась возможность доказать свою преданность моему монарху. Дядя был счастлив, что все окончилось хорошо; город, за который он нес полную ответственность, показал себя достойным такого случая. Народ, пусть и необузданно, спонтанно продемонстрировал свою верность царю; политический горизонт, казалось, был во всех отношениях безоблачен.

После отъезда императора и императрицы мы уехали в Ильинское. Теперь здесь, как и в других местах, мы учились, и лето нам уже не казалось такой идиллией, как раньше. Я тосковала по своему отцу и часто разговаривала о нем с дядей. Его ответы на мои вопросы были терпеливы, но лишены сочувствия. Говоря об отце, он не критиковал его явно, но отзывался о нем в каком-то ревнивно-снисходительном тоне, который глубоко ранил меня.

Прошел год с того дня, когда отец был выслан из России. Его брак остался непризнанным. У его жены не было ни имени, ни титула. Но однажды, ближе к концу лета, после не известных нам обсуждений, дядя Сергей сказал, что мы можем поехать повидаться с отцом. Эта встреча должна была состояться в Баварии на вилле моей тети Марии, княгини Саксен-Кобургской.

Дмитрий и я уехали из Ильинского вместе с дядей, тетей и некоторыми другими сопровождающими, среди которых были мадемуазель Элен и генерал Лайминг.

Отец, как предварительно было условлено, беседовал с нами один. Он очень много говорил и обращался со мной почти как с равной себе, пользующейся его доверием. Но его рассеянный, озабоченный вид тронул меня до глубины сердца. Я решилась было спросить его о его жене, но какая-то необъяснимая робость удерживала меня. Наконец я собрала все свое мужество и, опустив глаза, произнесла тихим дрожащим голосом фразу, которую подготовила заранее.

Отец, который до той минуты ни разу не произнес в моем присутствии имя своей жены, был удивлен и явно тронут. Он поднялся, подошел ко мне и взял меня на руки. Эта маленькая сцена связала нас вместе навсегда. С того момента, несмотря на мой возраст, мы стали союзниками, почти сообщниками, и усилия дяди привязать меня к себе, отделить меня духовно и реально от моего собственного отца, не могли не потерпеть неудачу.