Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890-1918 - Мария Романова

В предыдущем году, вскоре после нашего возвращения на зиму в Санкт-Петербург, мы с Дмитрием заметили на рабочем столе отца новую фотографию в маленькой золотой рамке. На ней был красивый малыш четырех или пяти лет, с длинными кудрями и в платьице до щиколоток. При первом же удобном случае мы спросили отца, кто это. Он перевел разговор на другую тему, избегая ответа.

Однажды в конце того года мы спустились вниз к чаю и открыли дверь в его кабинет как обычно, не постучавшись. Он сидел в кресле, а перед ним спиной к нам стояла женщина. При нашем появлении она обернулась, и мы узнали ее. Имя ее было нам неизвестно, но видеть ее прежде приходилось. Однажды в Царском Селе мы катались на лодке по озеру, когда она прошла по берегу рядом с нами, одетая в белую юбку и красный жакет с золотыми пуговицами. Она была очень красива, посылала нам улыбки и делала приветственные жесты, на которые мы не отвечали.

Я не знаю почему, но, инстинктивно захлопнув за собой дверь, мы убежали, несмотря на то что нас окликнул отец. В прихожей лакей держал соболью шубу, в воздухе стоял запах незнакомых духов.

Смутная ревность охватила наши сердца; нам не понравилась эта незнакомка, проникшая в нашу святыню – в кабинет нашего отца. Но он продолжал быть с нами неизменно ласков – казалось, он действительно хотел держать нас ближе к себе, чем когда-либо.

Летом 1902 года, в последнее лето моего детства, нас не отправили в Ильинское, а оставили в Царском Селе. Отец, который стал теперь генералом, командовал кавалерийским дивизионом, расквартированном в Красном Селе, приблизительно в тридцати милях от нас. Мы часто ездили туда в карете, запряженной четверкой лошадей, повидаться с ним. Военный лагерь, близость военной жизни очаровали нас.

Царское Село, где мы размещались в наших обычных покоях, оживляли приготовления к грандиозной церемонии, которая должна была состояться в августе, – это было бракосочетание моей двоюродной сестры Елены с моим дядей, греческим принцем Николаем. Ожидали приезда многочисленных царственных гостей. Король Греции, мой дедушка, и император должны были возглавлять церемонии.

Нам с Дмитрием сказали, что мы можем присутствовать на венчании, и по этому случаю я должна была надеть свое первое бальное платье. Очень долго обсуждался покрой, и наконец решение было принято. Это было короткое платье из бледно-голубого атласа, сшитое в русском стиле. Я ужасно гордилась им и нетерпеливо ожидала этого торжественного дня.

Начали съезжаться гости. Мы приветствовали нашего дедушку, короля Греции Георга, который не был в России со дня смерти нашей матери. Он был очень добр к нам, но мы видели, что он и наш отец старательно избегают друг друга.

На протяжении всех празднеств, посвященных бракосочетанию, мой отец действительно очень нервничал и был так озабочен, что я спросила у мадемуазель Элен, которой редко поверяла свои настоящие заботы, что, по ее мнению, так беспокоит его. Она ответила, что, вероятно, всему виной печальные воспоминания, нахлынувшие на него при воссоединении семьи.

Приехали также и дядя с тетей. За семейным обедом между дядей Сергеем и нашим отцом возник небольшой спор, который произвел на меня сильное впечатление, хотя я не могу вспомнить предмет спора. Дядя, желая положить конец дискуссии, сказал с натянутой улыбкой, поднимаясь из-за стола: «Мальчик мой, вы просто в очень дурном расположении духа; вам следует больше заботиться о себе». Тетя не сказала ни слова, бросая на нас беспокойные взгляды. Мы чувствовали в воздухе напряжение, которого раньше никогда не ощущали. Не зная почему, я испытывала жалость к моему отцу и никогда не чувствовала к нему большей нежности, чем в те дни.

Мы присутствовали на церемонии бракосочетания, стоя на хорах во дворцовой церкви. У меня сохранилось очень смутное воспоминание о ней. Все, что случилось потом, было слишком трагичным и важным. Перед бракосочетанием нас отвели в комнату, где с надлежащими церемониями одевали невесту, и, согласно старому русскому обычаю, я незаметно положила золотую монетку в ее туфельку. После бракосочетания, когда вся семья поздравляла молодую чету, мы тоже подошли, и я поцеловала руку моей кузины с огромным почтением, которое внушал мне ее новый статус замужней женщины.

На следующий день отец уехал. Мы отправились на железнодорожную станцию вместе с ним, и, когда я увидела, как его увозит поезд, вдруг почувствовала, что у меня готово разорваться сердце. Не знаю почему, но мне казалось, будто я никогда больше не увижу его.

Мы с Дмитрием остались в Царском Селе с дедушкой и бабушкой и пробыли там до окончания всех празднеств, а потом последовали за всем двором в Петергоф, где в доме матери императора, вдовствующей императрицы Марии, разместились дедушка с бабушкой. Каждое утро мы приезжали на велосипедах повидаться с ними. Дни пролетали весело, так как мои дяди, греческие принцы, были молоды и всегда в хорошем настроении. Мадемуазель Элен это не нравилось; она жаловалась, что у греческих принцев плохие манеры и они ничему хорошему нас не научат.

Но когда они уехали, а мы опять оказались в Царском Селе, жизнь показалась там по контрасту грустной и пустой. Наступила осень. В прудах плавали опавшие листья, небольшие лодки были заперты в специальных помещениях, а скульптуры скрыты от зимней непогоды под деревянной обшивкой.

Дядя Сергей и тетя Элла приехали на несколько дней навестить нас перед отъездом за границу. Оба казались грустными, угнетенными; в их отношении к нам, особенно тети, было что-то возбуждающее смутное предчувствие.

Однажды вечером, когда я сидела за столом и делала уроки, в комнату вошла мадемуазель Элен и вручила мне конверт, на котором я узнала почерк отца. Я быстро разорвала его, вынула письмо и начала читать.

С первых строк я поняла, что отец собирается сообщить о чем-то ужасном. Сначала я не могла понять о чем; потом, по мере того как читала дальше, все становилось понятно. Мадемуазель Элен подошла ближе и хотела обнять меня. Я подняла на нее глаза, лишенные выражения, и вновь перечитала письмо.

Отец объявлял о своей женитьбе на даме, которую он называл Ольга Валерьяновна Пистолькорс, писал и о том, как много страдал от одиночества и как велика его любовь к этой женщине, которая сделает его счастливым. Он добавлял, что ничто не может ослабить его любовь к нам, что он надеется сохранить и нашу любовь к нему. Просил не таить зла на его жену.

Листок бумаги упал на пол, я закрыла лицо руками и разрыдалась. Гувернантка подвела меня к кушетке и посадила к себе на колени.

Главным ощущением было, что отец умер для меня. Мои рыдания переросли в нервную икоту, которую ничто не могло остановить в течение нескольких часов. Я ни о чем не думала, не двигалась.

Затем понемногу мысли прояснились и начали быстро мелькать в моей голове. Первой была эгоистичная: как мог мой отец сделать это, он, который ни в чем не испытывал недостатка, который вел такую приятную жизнь, у которого были мы, мы оба, для него одного? Разве мы не играем важной роли в его жизни? Как могла эта женщина осмелиться забрать его у нас! Она знала, она должна была знать, как сильно мы его любим!