Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги - Клер Дедерер

У Джоэль было убийственное чувство юмора, странно сочетавшееся с ее натурой здоровой девчонки с фермы. Ее обожали все, кроме наших матерей. Те ей завидовали. Как это ей достается быть с Люси, когда они того хотят? (Ответ: поскольку Джоэль платили деньги, она была надежнее.) Джоэль была депрессивным персонажем, тем не менее любившим пошутить. В нашем доме ей сразу нашлось место.

Я оставила ее с Люси на диване за чтением книжки и принялась за статью, когда получила письмо от Брюса:

Кто эти идиоты? Откуда они взялись?

Б

Не успела я сочинить ответ, как пришло второе:

Фразы, которые я услышал за последние десять минут:

Воронка продаж. Метрики. Подстегнуть траффик. Буууу!

Я пыталась придумать ответ, который бы его успокоил, но тут пришло еще одно:

Теперь один из них рассказывает о трехмесячном буддистском ритрите, на который ездил. Взял небольшой отпуск после ухода из «Майкрософт». Эти козлы сидят тут в джинсах за двести баксов и еще пыжатся своим моральным превосходством!

Целую,

Брюс

О боже. Он начал меня отвлекать, а я должна была закончить статью до ухода Джоэль. Я закрыла окно браузера и дала себе обещание не читать сообщения хотя бы час.

Но через двенадцать минут все-таки проверила ящик.

Бабки так и плывут к ним в руки, а ведь они ни хрена, НИ ХРЕНА не делают! Раньше люди или работали на денежной работе или на творческой. Но этим козлам удается быть всеми из себя креативными и при этом в деньгах валяться!

Я снова закрыла браузер. Дописала статью — наконец — и пошла перекусить что-нибудь. Джоэль с Люси ушли на прогулку. Когда Брюс вернулся, я переворачивала кесадилью на сковородке.

Он бросил рюкзак на пол.

— Посмотри на мой лоб! — Он ткнул себе в лоб длинным красивым шишковатым пальцем. — У меня там есть большая буква «Н»? Я что, единственный неудачник в городе?

— Кесадилью будешь?

— Да, пожалуйста. Только дай мне побухтеть минут десять. У входа в этот гадюшник сплошные «Дукати». И у всех новые лэптопы. Сразу видно, что все эти козлы с Востока. Учились, ну не знаю, в Уильямсе. Им кажется, что Сиэтл — миленький городишко, но слишком уж далеко от центра событий. Они, знаешь ли, снизошли до того, чтобы здесь поселиться. А еще раньше им нравился купажный виски, производимый малым тиражом, но теперь они перешли на редкие сорта бурбона.

— Бухтишь.

— Бухчу, а что мне еще остается? Я писатель, я этим на жизнь зарабатываю. И это нелегко! Но меня оценивают по стандартам этих людей, которые все зарабатывают миллионы. Это же абсурд! Теперь даже когда я просто иду выпить кофе, чувствую себя идиотом.

— А ты не чувствуй! Чувствуй себя счастливчиком. Ты же не бедствуешь. Вот твоя кесадилья, там авокадо.

Мы с Брюсом познакомились, когда оба работали в газете. В тот день, когда мы уволились, Брюс на облаках летал от счастья. Перед ним лежал контракт с национальной газетой, на заднем дворе был оборудован домашний офис. О чем еще можно мечтать? Может, он устал от одиночества; может, необходимость содержать семью слишком давила на него. Но настроение у него теперь скакало часто. Я изо всех сил старалась приободрить его, вдохновить словами, кесадильями.

Мы склонились над тарелками, читая газеты. Был вторник — научный выпуск «Таймс». Скука. Я отдала газету Брюсу и стала читать отзыв на концерт группы, о которой даже не слышала.

В тот вечер, когда мы делали падмасану (по моей просьбе), Фрэн остановилась рядом с Элизабет. Та аккуратно сложила ноги и сидела с закрытыми глазами; светлые кудряшки вились по обе стороны лица. Она выглядела чудесно: полная безмятежность, выгодное мягкое освещение, идеальная поза, ну прямо как Будда, если бы Будда принял облик марафонской бегунши, по совместительству корпоративного юриста. Вообще-то, нельзя глазеть на других в классе. Йога и моя бабушка придерживались одного правила: не стоит сравнивать себя с другими. Но я вечно подсматривала из-под прикрытых глаз, и мой взгляд часто опускался на Элизабет, стройную и сильную, как Артемида с луком и стрелами.

Фрэн закрыла глаза, как делала всегда, когда ей приходила мысль.

— Падмасана — опасная поза, — медленно проговорила она. — Потому что она идеальна. Это та самая поза, которую представляют все, кто никогда не занимался йогой, когда речь заходит о йоге. Понимаете, о чем я? — Она улыбнулась, блеснув белыми зубками; ее темные ресницы отбрасывали на щеки полукруглые тени. У Фрэн была сочная улыбка, точно она собиралась полакомиться самим воздухом. — Когда мы пытаемся загнать тело в рамки идеи, это становится опасным. Мы перестаем чувствовать изнутри и принимаем сигналы извне о том, что должно происходить. Это может привести к травмам или хуже — разочарованию.

Сидя в позе лотоса с вывернутой, перекрученной лодыжкой и скрученными в узел бедрами, с нахмуренным лбом, я пыталась прислушаться к тому, что говорила Фрэн, хоть ничего и не понимала. Я также тайком ловила свое отражение в зеркале. Мне хотелось знать, похожа ли я хоть чуточку на Элизабет. В зеркале выглядела я неплохо, довольно йогично, между прочим.

— Закройте глаза, — велела Фрэн. — Хватит смотреть в зеркало. Просто почувствуйте позу. — Черт! Как она узнала, что я подсматривала в зеркало? — Одна из восьми ветвей йоги — пратья-хара, — продолжала она. — Это вовлеченность чувств вовнутрь, наблюдение за происходящим внутри. Осень — прекрасное время для практики пратьяхары, ведь год умирает. — Я, кажется, уже говорила, что Фрэн очень любила всякие сравнения с временами года. — Когда будете выполнять остальные позы на сегодняшнем занятии и потом, когда выйдете в реальный мир, попробуйте попрактиковать пратьяхару. Чувствуйте изнутри, а не судите по внешнему и не замечайте лишь внешнее. Просто попробуйте.

К заданиям Фрэн я относилась так: как скажете. Она была моей преподавательницей, красивой, умной преподавательницей с отменным чувством юмора, которая к тому же умела садиться на шпагат. Так что я ей доверяла. Однако ее слова о вовлечении чувств вовнутрь были для меня непонятными, как расчеты в иностранной валюте. Монетка, которую протягивала мне Фрэн, могла быть финской или даже древней этрусской; я понятия не имела, как ее потратить. Но знала, что какая-то ценность у нее должна быть, что где-то она в ходу.

И я решила притвориться, что знаю, до поры до времени.

— Вы, современные девушки, так серьезно ко всему относитесь, — говорила моя мама. — Вы слишком строги к себе. Вот когда наши дети были маленькими, мы не волновались так из-за всякой ерунды. Мы умели хорошо проводить время.

Я пекла банановый пирог для Люси — завтра ей исполнялся год. Домашний пирог, казалось мне, правильнее покупного, а бананы — правильнее шоколада. Мама тем временем сидела за столом и пила вино из бокала.