Рукопись, которой не было. Евгения Каннегисер – леди Пайерлс - Михаил Шифман

Дорогой, почему ты так долго не писал? Я не знала, что и думать. То ли ты упал с горы и разбился, то ли забыл меня и увлекся другой девушкой (это лучший вариант). У нас тоже зима, все улицы покрыты ледяной коркой, так что люди часто падают. На этой неделе я дважды была в театре. Слышал ли ты о ГОСЕТе[14]? Fantastisch! Подумай только, маленькое еврейское местечко перед революцией. Местный полусумасшедший представляет себя королем и идет со своим другом искать Иерусалим. Ему кажется, что он очень далеко, но они ходили все время вокруг родного местечка. Разные приключения. Всё. Но как они играли! Самый трогательный спектакль из всех, что я видела. Слова было разобрать трудно, они говорили на еврейском, и я поняла не более десяти процентов. Но и так все было понятно. Именно сейчас я стала размышлять, насколько глубоки мои еврейские корни. На следующий день мы ходили в Камерный театр Таирова.

Моя дорогая Женя!

Сегодня ровно половина. Прошло три месяца и три осталось. Причем в феврале только 28 дней. Как мы встретимся в марте? Как ты будешь выглядеть? Заметь, наконец-то я могу писать тебе «ты» вместо безличного английского «you». Ты тоже можешь теперь писать мне «ты».

Я большой оптимист и думаю, все будет хорошо. В твоих письмах я вижу Женю – ту Женю, которую узнал в Одессе. А какую Женю я увижу в марте? Мне кажется, ты сильно изменилась. Кажется, между нами есть таинственная связь. Может быть, через космические лучи? Тебе лучше знать.

Дау приезжает на следующей неделе. Он ленив – ответил мне только после третьего письма. Прислал открытку с одним словом. Мне нужно знать, какую комнату ему снять. Потом Ландау, Торнер и я поедем в горы в Арозу. На следующей неделе у меня не будет ни одного урока русского. Фаня Московская уезжает в Лондон к другу.

У меня накопилось много всего, о чем нужно поговорить с Дау. Наверное, наш разговор продлится без перерыва двое суток. Очень смешно читать, как ты поехала в университет, забыв надеть юбку.

Дорогой Руди! У меня во рту очень вкусный – «fabelhaft» – леденец. Поэтому и письмо мое будет сладким. Мне трудно писать, когда хочется говорить, а как мне хочется сейчас поговорить с тобой! Только что заходил Иваненко с женой Оксаной. У каждого человека, сколько-нибудь интересного, много граней. У меня их три. Первая – для всех, эту ты хорошо знаешь. Вторая – для немногих. Думаю, ты ее тоже знаешь. Третью, о которой никто не знает, даже я сама не знаю до конца. Она настолько запутанная, что ты не поймешь, даже если я тебе напишу. Для всех я девчонка, может быть сорванец, но внутри я очень «женщина», понимаешь? Дни проходят быстро. И тянутся бесконечно. Я бегаю вверх-вниз по лестнице в лаборатории, утром у меня украли кошелек со всеми деньгами (ничего особенного, 1 рубль), но мне нужно купить трамвайный билет и отправить тебе письмо, а все коллеги уже разошлись. Где же мне взять 50 копеек и ключ, чтобы запереть лабораторию? Я голодная, но это ничего, если впереди ужин. Особенно я люблю сладости. Помнишь, в Одессе мы ели шоколадные конфеты. Я ела их только до революции, когда была маленькой девочкой. Но помню. В Ленинграде их нет. Привезешь? Да? В выходной мой двоюродный брат сфотографировал меня и Нину. Скоро вышлю снимки. На них я в моем новом длинном платье, чуть ли не до пола.

Моя дорогая Женя! Я пишу в поезде, еду в Тюбинген на небольшую конференцию, где будет Лиз Мейтнер и другие. Я – посланник Паули. Сам он не может поехать, так как в Цюрихе ожидается большой бал итальянских студентов. Он непременно хочет его посетить. Письмо, которое он дал мне, чтобы я прочел его участникам, начинается так: «Уважаемые радиоактивные леди и джентльмены! Для объяснения бета-распада я предлагаю ввести в физику ядра нейтрончики». Мой поезд отправился ночью, а мы (я, Паули и Дау) пили весь вечер в ресторане. Хозяин ресторана – очень колоритный тип. Он напивается каждый вечер и рассказывает неприличные шутки. Дамы не допускаются. В институте все кипит. Если бы ты прошла мимо моего кабинета, услышала бы ужасный шум, потому что в любой час дня у меня два-три человека, яростно обсуждающих все на свете. Это, конечно, из-за Ландау. Сейчас полдень. Именно в это время приносят письма из Ленинграда. Возможно, твое письмо лежит на моем столе в институте, но я смогу прочесть его только послезавтра.

Любимый, любимый, любимый! До твоего приезда остается только 16 выходных. Каждый вечер я лежу на диване и разговариваю с тобой. На днях мне приснилось, что ты сидишь у нас на шкафу (!), а я кормлю тебя хлебом с маслом и медом. Мои пальцы липкие – испачканы медом. Иногда мне кажется, что я знаю тебя не три месяца, а многие, многие годы. Руди, помнишь, во Владикавказе ты спросил, хочу ли я, чтобы ты поехал со мной в Кисловодск. И я сказала: «Не надо, нам будет слишком грустно расставаться. Лучше расстаться, пока мы еще не привыкли друг к другу». Оказывается, это еще в тысячу раз труднее. Я не могу не плакать, но я счастлива. Если бы только могли изобрести машину времени, я бы нажала на кнопку и на дворе был бы март. Сегодня все утро пыталась вложить серебряный проводок в гальванометр. В поперечнике он размером всего 0,003 мм. Мне это удалось, но захотелось сделать лучше. И я все испортила. Поистине, лучшее – враг хорошего. Уже десять вечера, а я все еще в лаборатории, с девяти утра! По дороге домой обязательно опущу это письмо в почтовый ящик. Да, дорогой, попроси Дау, если ему будет не трудно, привезти термос на одну чашку для моего отчима. У него язва, иногда он пьет только теплое молоко, а наш термос разбился.

Моя дорогая девочка! Скоро Новый год. Я по тебе скучаю. По ночам я думаю, что март никогда не настанет. Где же взять машину времени? Дау философствует дни напролет. Too much for me[15]. Сегодня утром мы ходили с ним в галерею смотреть выставку Джакометти. Изумительные яркие краски.

Я думаю о тебе и на немецком, и на английском, и на русском. И иногда вообще без слов. Но по-русски я говорю слишком медленно, пишу гораздо быстрее. На общие темы я говорю с Ландау по-русски, мы сейчас решаем одну задачу, которую приходится обсуждать на немецком, иначе мы никогда не продвинемся. Задача очень интересна, но туманна, результатов пока совсем немного. В среду мы были приглашены к Венцелям. Дау произвел на них большое впечатление. Вовсе не потому, что его взгляды революционны и отличны от их. Это не редкость. Все уже привыкли и умеют защищаться. Он не пытается переубедить их, а излагает свою систему как постулат, который для него очевиден. «Мой постулат так же хорош, как и ваш», – говорит он, и это поражает их. Паули, Валлер, Венцель и Фаня Московская – все были поражены.