Последний побег - Трейси Шевалье

Думаю, ты удивишься, узнав, где я нахожусь. Сижу на заднем крыльце магазина дамских шляп Белл Миллз, в Веллингтоне, штат Огайо. Крыльцо выходит на запад, и я наблюдаю, как солнце клонится к закату над участком земли, где блестят металлические пути строящейся железной дороги. Ее протянут на юг до Колумбуса и на север до Кливленда. Жители Веллингтона охвачены радостным предвкушением, как это было бы с нами в Англии, если бы железную дорогу провели до Бридпорта.

Белл — одна из столь многих добрых людей, встреченных мною в Америке. Незнакомых, пожалевших меня и оказавших помощь в дороге. Доброта Белл поистине безгранична. От ее магазина до дома Адама Кокса всего семь миль, однако она не отправила меня туда сразу, как я у нее появилась. Поняла, что мне нужно время, чтобы прийти в себя после смерти сестры, и разрешила остаться на несколько дней в ее доме. В благодарность за гостеприимство я помогаю ей с шитьем, что мне только в радость, поскольку это занятие мне знакомо и позволяет к тому же чувствовать себя нужной, потому что я делаю что-то полезное, а не ем свой хлеб даром, полагаясь на доброту незнакомцев.

Я до сих пор пребываю в ошеломлении, ведь не прошло и недели с тех пор, как Грейс покинула этот мир. Пространство и время сыграли со мной странную шутку: путешествие морем, как мне представляется, длилось долгие годы, хотя заняло всего месяц, и мне уже кажется, будто Гудзон, где похоронена Грейс, остался так далеко позади, хотя я живу в Веллингтоне лишь три дня. Для человека, чья жизнь была упорядоченной и тихой при полном отсутствии каких бы то ни было неожиданностей, мне пришлось пережить слишком много всего за такое короткое время. Подозреваю, Америка продолжит удивлять меня и дальше.

Здешние люди приводят меня в замешательство, поскольку совершенно другие. Не такие, как в Англии. Они очень шумные. И говорят все, что думают, к чему я не привыкла. Они знают о квакерах, однако меня тут считают странной. Покупательницы в магазине у Белл прямо так и говорят, причем настолько бесцеремонно, что это задевает. Ты знаешь, я всегда была тихой; а здесь, в окружении американцев, стала настоящей тихоней.

И все-таки у них есть свои тайны. Например, я почти уверена, что буквально в пятнадцати шагах от того места, где пишу тебе это письмо, прячется беглый раб. Также я начинаю подозревать, что он прятался где-то в повозке, на которой я прибыла в Веллингтон. Но я не решаюсь что-либо выяснять, поскольку беглых рабов ищут, а ты сама знаешь, что я не смогу солгать, если меня кто-нибудь спросит. Дома легко быть открытой и искренней. Мне редко приходилось что-либо скрывать от родителей или от тебя. Лишь разрыв с Сэмюэлем дался мне тяжело. Однако тут мне приходится утаивать свои мысли. Я не хочу никому лгать, но в этой стране очень трудно всегда говорить только правду.

Но с тобой, самой близкой моей подругой, я могу быть откровенной. Адам Кокс приезжает сюда завтра, и, признаюсь, мне страшно. Он ждал свою будущую супругу, а теперь встретит только меня, без Грейс. Конечно, я знаю его и Мэтью с тех пор, как они поселились в Бридпорте, но они много старше меня, и я не особенно с ними общалась. А теперь это будут единственные знакомые мне люди.

Пожалуйста, не говори ничего этого моим родителям. Я не хочу, чтобы они за меня волновались. Это не обман, когда человек скрывает свои чувства. Чувства — не поступки, и они постоянно меняются. Надеюсь, в следующий раз смогу написать, что мне хорошо в Фейсуэлле и я себя чувствую там как дома. А пока, милая моя Бидди, думай обо мне и молись за меня.

Твоя навеки подруга,

Хонор Брайт

В воскресенье Хонор проснулась рано. Она знала, что Адам Кокс приедет за ней после обеда, по завершении молитвенного собрания в Фейсуэлле, но беспокойство не дало ей заснуть снова. Она лежала в постели, слушала рассветное пение незнакомых американских птиц, водила пальцем по швам «Вифлеемской звезды» в центре одеяла и тревожилась в ожидании близящихся перемен.

Белл тоже проснулась рано, хотя просидела полночи с бутылкой. За завтраком — снова яичница с ветчиной и каша из кукурузной крупы, на которой, как говорила Белл, она выросла в Кентукки. Хонор задавалась вопросом: пойдет ли шляпница в церковь? Но Белл, кажется, не собиралась никуда выходить. Убрав со стола, она уселась на заднем крыльце и принялась читать номер «Утреннего вестника Кливленда», днем раньше оставленный в магазине кем-то из покупательниц. Поколебавшись, Хонор достала из сундука Библию и присоединилась к Белл на крыльце.

Она сразу поняла, что за поленницей никого нет. Что-то неуловимо изменилось и в самой атмосфере, и в поведении Белл, которая выглядела уже не такой напряженной. Белл взглянула на книгу на коленях у Хонор.

— Сама-то я в церковь почти не хожу, — произнесла она. — У нас с пастором разногласия по многим вопросам. Но если хочешь пойти, я тебя отведу. Выбор есть: хочешь — к конгрегационалистам, хочешь — к пресвитерианцам или методистам. Лучше к конгрегационалистам. Они красивее поют. Я их слышала.

— В этом нет необходимости.

Белл принялась раскачиваться в кресле-качалке, а Хонор раскрыла Библию и попыталась вспомнить, где остановилась в последний раз, когда читала Писание у постели умирающей сестры. Глаза скользили по строчкам, но она никак не могла сосредоточиться на том, что читает.

Белл раскачивалась все сильнее и сильнее. Наконец она опустила газету:

— А вот мне интересно про квакеров…

Хонор подняла голову.

— Вы же сидите молчите? Псалмов не поете, молитв не читаете. Проповедей у нас тоже нет. Почему?

— Мы слушаем.

— Что?

— Голос Божий.

— А голос Божий нельзя услышать в псалмах или молитвах?

Хонор вспомнила, как стояла у дверей церкви Пресвятой Девы Марии в Бридпорте, через дорогу от дома собраний Друзей. Прихожане в церкви пели что-то красивое, и Хонор на мгновение стало завидно.

— В тишине нас ничто не отвлекает, — объяснила она. — Длительное молчание позволяет услышать, что происходит в душе. Мы называем это ожиданием озарения в молчании.

— И вы совсем не думаете о повседневных делах? Например, что приготовить на ужин, или о том, что о ком говорят? Я бы, наверное, размышляла о фасонах для новых шляп.

Хонор улыбнулась:

— Иногда я думаю об одеяле, которое шью. Нужно время, чтобы освободить голову от суетных мыслей. Получается лучше, когда мы ждем озарения все вместе. И еще хорошо закрыть глаза. — Она помедлила, подбирая слова, чтобы передать свои ощущения на молитвенном собрании. — Когда разум очищен от мыслей, ты погружаешься в себя, в более полную тишину. Туда, где мир и покой. И очень сильное, явственное ощущение, что к тебе прикоснулось то, что мы называем внутренним духом или внутренним светом. В Америке у меня пока этого не было.

— А сколько ты посетила собраний в Америке?

— Только одно. Мы с Грейс ходили на собрание в Филадельфии. Там все было… иначе. Не так, как в Англии.