Мир без хозяина - Дэми Хьюман

– К чему мне девы твои, если мир лежит у ног моих, и могу я взять себе любую из жен? – вопрошал в ответ её Полководец, высвобождаясь из объятий двух сотен наложниц. – Говорю тебе, как испивший обе чаши – несравним пик услады плоти взбудораженной с моментом, когда достойный враг, свирепый и сильный, падает к ногам моим, в горячей битве сраженный, и вместе с нитями жизни его, разрубленными рукою моей, рушатся пути, дела и тщетные стремления его. Чарам никогда не будет места рядом со стальным клинком, как не соседствовать и доблести с обманами алхимии, уродующими и искривляющими мир. Ты предлагаешь соху астроному, ты предлагаешь крестьянину астролябию и телескоп. Ты предлагаешь воину обменять славу, подобие Богам и владычество над миром на слабую их иллюзию, крошащуюся до основания каждый раз, когда светила небесные не благоволят деяниям его. Тебе ли не знать, Жрица, что звезды всё чаще блуждают в хаосе, нежели выстраиваются в ряд? Ложна, как вижу я, наука о чарах твоя, ремесло твоё слабо и недейственно, ибо много речей ты молвила, но живым стою пред тобою, не сразили меня ни взгляд, ни Слово твоё. Проворна и грациозна кошка твоя, но лукавы и низменны помыслы.

И вернулась посрамленной Жрица в город Сгаларион, и наложницы её, отвергнутые и невожделенные, вместе с ней.

Вторым из послов, прибывших к шатру Полководца, в день второй, был именитый Купец, владетель дорог и ярмарок шумных, пастбищ бескрайних и земель вспаханных урожайных, хозяин дворцов, убранных богатствами несметными, и кладовых, златом полных, день и ночь сторожимых замками полновесными; приехал он верхом на трубящем слоне, чьи бивни были из чистой яшмы, шелковые попоны цвета пламени рассвета украшали опалы и жемчуга, щит на могучей груди сверкал каменьями редчайшими и бесценными, и было на щите том по одному от каждого из всех, что есть в мире, а за спиной Купца вздымался стяг города его Сгалариона. Перевязь ярких парадных одежд купеческих, украшенных тесьмою и кистями, была окаймлена бахромой, волны плаща ниспадали на одно плечо, цепи с гербами и марками торговых гильдий отягощали его шею, волосы и борода его были пропитаны благовонным маслом, чело венчалось тиарой с самоцветами и радужными перьями птиц, а в ушах пели серьги. Поднял Купец руку в приветствии, и зазвенели в пальцах его, схваченных перстнями и печатями дорогими, ключи из неразрушимого метеоритного злата от кладовых его ломящихся, и заговорил он, и были слова его металлом блестящим и податливым:

– Не золото тебе я подношу, о Сокрушитель Городов, но власть, неотъемлемо к нему прилагаемую. Не страхом и мечом, но словом, твердым, как алмаз, предлагаю тебе править в царствии своем, как незримо правлю им я. Столетиями прадеды мои выстраивали царство это из камней и металла, и вот, стоит оно, и весь Сгаларион под ним. Даю тебе половину его, коль свернешь ты с пути, и, гнев свой обуздав, обрушишь силу удара на город Наарихадон непокорный, обросший копьями и стрелами, словно чудовище-дикобраз мерзостное, а Сгалариону процветающему позволишь впредь торжествовать и восславлять имя твоё, ликуя; сам же, победу одержав, не будешь знать ты нужд, как и дети твои, столько поколений, сколько возводили отцы мои трон сей.

Отвечал Полководец, выслушав слова Купца, скупо прозвеневшие и упавшие в грязь монетой медной:

– Столь же смешно, как и оскорбительно предложение твоё. Зачем соглашаться мне на половину, если во власти моей взять обе? Разве всего одну рыбину брал украдкой прадед твой из лодки рыбацкой соседа своего, когда мог взять он две? Разве не дед твой покупал овцу за монету, чтобы продать её назад втридорога? Не отец ли твой отстроил храм из дерева, но брал за веру серебром и золотом? Не ты ли сейчас делишь мир надвое, чтобы каждой ладонью черпать поровну из частей его? Знаю я, на чём зиждется царство твоё, и противно мне быть князем в таком царстве. Я выстрою своё, и, возведенное на крови и стали, простоит оно дольше всех других, потому что плавит солнце не сталь, но золото. Как глупо было мыслить, что соблазнит меня тусклый самоцвет в руке твоей, когда попираю я ногами горы камней, и каждый из них драгоценен. Купец, ты скупее Жрицы – та предлагала всю себя без остатка, ты же даешь мне половину, стремясь тем самым стать равным мне. Не быть тому! Силен и вынослив слон твой, но прям ты и неуклюж, и помыслы твои читаются легко, как переписанный наново свиток.

И отправился Купец назад, к хранилищам богатств своих, презираемый.

Минула ночь, и в озаренный светом Солнца полдень, дня третьего, явился к лагерю великолепного Полководца знатный Дипломат, Послом Мира и Другом Царей наречённый, Легатом Дружбы и Соединителем Семей прозванный; был он чертами строг и благороден, серая тога обрамляла аристократический стан его, покрывала плечи и гордо поднятую голову; в правой руке своей держал Дипломат цветущую лавровую ветвь, а в левой – письмена хвалебные с одами и гимнами звучными от литераторов и поэтов, искушённых Словом волшебным и лестным; прибыл он на благородном молодом жирафе, крепком поступью, венец из пальмовых листьев и белого золота украшал голову животного сего; диковинно-ветвисты были рога жирафовы, усеяны молодой порослью и обильными розовыми соцветиями, наливными краснобокими яблоками и спелым инжиром были фрукты; и кружил в небе над Дипломатом почтенным кричащий сокол прирученный.

– Артиста слово может сокрушать, а меч солдата – править в мире, – объявил Дипломат Полководцу в приветствии, поведя лавровой ветвью. – Лишь в том вина моя, Меченосец, что не встретился я с тобою в день первый, позволив глупцу и нимфе одурманивать разум твой. Но занят я был тем, чтоб мир в который раз земле сей даровать. Вкуси же трудов моих плоды! Слушай: в блистательном дворце, в чертогах царских, в покоях своих ждет тебя дочь Правителя, чтоб ложе брачное с тобою разделить. Прекрасна телом она, ликом мила, нравом покладиста и словами рассудительна, поступками же добродетельна. Великий Сгаларион, город людей и Богов, достанется тебе кровью малой – то кровь не жителей его и не солдат твоих, а кровь первая на постели супружеской. Взойдешь на царство ты, Полководец, не как тиран и узурпатор, но как муж и защитник, и дети твои воссоединятся узами брака священными с детьми поверженных тобою царей, и род твой, и кровь твоя в торжестве и власти пребудут отныне и до конца дней земных; и город вечный устоит, и битва твоя будет выиграна. Вот предложение тебе моё, обдумай, и пусть ответ твой будет мудрым.

– Предложение твоё щедрее первых двух, бесспорно, – соглашался Полководец. – Но, Дипломат, скажи мне, сколько лет торжествовать династии моей? И дай ей хоть века, хоть тысячелетия, наступит день, и падет она однажды, поверженная и презренная. Ты знаешь, как уста способны осквернять историю, ты знаешь, как капля яда, растворенная в праздничном вине, сжимает горло, и рушится вслед за удушенным Империя его, и ведомо тебе, как смерть к правителям приходит, изнеженным годами мира и блаженства. Своим потомкам не позволю я гнить в бездействия болотах, не дам затупиться их мечам, и не позволю ржавчине изъесть доспехи. Вечен лишь один союз – союз мужчины со сталью, и не ко власти рвусь я, Дипломат, как рвется быстрый сокол твой к пугливой горлице, но к имени бессмертию. Сколь бы не знатен был род, в котором Боги отвели рождение человеку, но имя себе каждый должен выковать сам, из поступков и свершений. Тебе ль не знать судьбы такой, Оратор, младший сын отца своего? Или напомнить следует тебе, что вышел ты с низов, из голода и грязи, хоть путь прокладывал к вершинам не острием клинка, а словом точным и людьми желанным? Соединяя семьи, ты становился выше сам, и властвуешь теперь над ними, и управляешь, как делает то с куклой кукловод. Не царей возводишь ты на трон, но цари возводят на трон тебя. И суть ты соперник мой, а не примиритель. Так далеко ты смотришь, Дипломат, но голова жирафа твоего скрывается в тумане облаков. И приручать тебе, Оратор, соколят, но не орлов, взращенных декадами свободы.