Ожог - Василий Аксенов

Безголовый Зевс борется с тремя гигантами. Нет у него илевой руки, а от правой остался лишь плечевой сустав и кисть, сжимающая хвостпогибших молний. Конечно же, не гиганты нанесли богу этот страшный урон.

Глубокая трещина расколола бедро гиганта, куски мрамораотвалились от ягодицы Порфириона, он потерял руку и кончик носа, но, конечноже, не боги так его покалечили…Мгновение за мгновением. Битва. Злодеяния. Жестлетит за жестом: удар копьем, пуск стрелы, метание камней из пращи – всеявляется в мир. Все возникает, как из моря, и тут же пропадает в море иостается лишь в зыбкой памяти очевидцев и в воображении артистов, больше нигде.Но память и воображение можно запечатлеть в мраморе или записать на магнитнуюпленку.

Они были врагами на Флегрейских болотах, на полуостровеПеллена, и стали союзниками в Пергаме. Подняли мраморную волну и такостановились перед напором Времени: вздыбленные кони, оскаленные рты,надувшиеся мускулы, летящие волосы, оружие… В Пергаме в мраморе вместесхватились против Кроноса боги и гиганты.

Леди и джентльмены, уважаемое паньство, дорогие товарищи,перед вами поле боя. Вы видите, что барельеф основательно пострадал за этидолгие века. Извольте, вот остаток поясницы, волос пучок и рукоять меча…пустое, обреченное пространство… Любой из посетителей может мысленно приложитьк фризу собственную персону.

По мысли скульптора Хвастищева, почему-то так и неявившегося на концерт, в пустотах Пергамского фриза в ходе музыкальнойдраматургии будут появляться дети двадцатого века – Сталин, Гитлер, Мамлакат,Че Гевара, Бриджит Бардо, Сальвадор Альенде, Кассиус Клей, Хайле Селассие,Кристиан Бернар, Валентина Терешкова, Хрущев, Нил Армстронг, Солженицын, атакже фрагменты выдающихся событий современности типа драки на бульвареГей-Люссак или митинга трудящихся завода имени Ильича против злодеянийТель-Авива…И вот они построились на сцене под лозунгом «Идеи XXIV съезда – вжизнь!» и на фоне Пергамского фриза, ансамбль «Гиганты» под руководствомСаблера и Сильвестра, все в разноцветных джинсах и ярких рубашках, а Мак-кар впарчовых штанах и жилетке на голое тело.

– Совсем как у нас, – сказала Марина Влади иподумала, что вот был бы хороший удар по критикам советского социализма – гдеже скука? где голая пропаганда? где же притеснения творческой молодежи?

Самсик посмотрел в зал и вдруг чуть не задохнулся отсчастья. Вот его звездный час! Вот перед ним зал, полный людей, бесконечноблизких ему и бесконечно далеких от тебя, капитан Чепцов! Вон девушка егоюности Марина Влади, а вон сидит докторша Арина Белякова, его первая любовь,которой он ничего сегодня не открыл, кроме кровяного давления, но которая,конечно же, его узнала, иначе бы не пришла. Все, что в эту ночь окружает меня –Запад, Москва, джаз, молодежь, – все это близко мне и все это даже непомнит тебя, Чепцов! Вокруг мои друзья, и наши инструменты, и наши мощныеусилители, мы сомкнули наши тела, наши поколения, соединились с электричеством,с энергетической системой всего свободного, включая нашу Родину, мира! Сгиньте,полоумные тупые выблядки! Сегодня мы играем джаз!

то есть в Институт «Скорой помощи» им. Семашко лишь черезполчаса после вызова.

– Я тебе нужен, Генаша? – спросил он с порога и,отведя поданный сестрой халат, подошел к столу.

Очевидно, он приехал сюда прямо с какого-то веселого дела, скоктейль-парти или от любовницы. Он него пахло полным плейбойским букетом:чуть-чуть коньяком «Греми», чуть-чуть лосьоном «Ярдлей», сигаретами «Кент».Потягивало также и спермой, и женской любовной секрецией.

Малькольмов кивком показал ему на стол, где лежалнеподвижный и все более каменеющий Чепцов. Джунгли трубок тянулись от тела кцелому «манхеттену» ультрасовременных спасательных приборов, окружавших стол.

Зильберанский быстрым взглядом окинул приборы. Все стрелкилежали неподвижно, и лишь мигали разноцветные индикаторы исправности.Зильберанский подтянул свой твидовый рукав и, оттянув Чепцову веки на дедовскийманер, проверил зрачки на свет.

– Готов, – сказал. – Это уже не клиническая,Генаша, а настоящая.

– Мы сделали все, – проговорил Малькольмов. –Все записано. Есть свидетели. Я сделал все, у меня совесть чиста. Все записано.

Зильберанский внимательно посмотрел на Малькольмова, пытаясьпоймать его блуждающий по приборам и по записям взгляд. Потом повернулся ксестрам:

– Я попрошу всех отсюда уйти.

Они остались вдвоем над трупом Чепцова. Зильберанскийпротянул Малькольмову «Кент». Они закурили.

– Кто этот человек? – спросил Зильберанский.

– Не понимаю, как это он отвалился, – бормоталМалькольмов. – Он должен был остаться в живых. Я его спасал. Все системыработали исправно, и мы все сделали по правилам.

– Кто этот человек? – Зильберанский обошел вокругстола и положил руки на плечи старому другу. – Отвечай, не бегай глазами!Я почти уже догадался. Не темни, Генка! Ты столько раз описывал мне это лицо.Это он? Твое назойливое воспоминание? Тот магаданский чекист?

– Садист! Сталинист! Кобло животное! – вырвалось уМалькольмова, и он затрясся с искаженным мокрым лицом. – Почему я не смогего спасти?

– Ты хотел ему отомстить, – тихо сказалЗильберанский.

– Пощечиной, может быть! Насмешкой! Презрением! –продолжал кричать Малькольмов. – Но не отбирать жизнь! Не нужна мне еготемная жизнь! Мне нужно было его обязательно спасти!

– Любой другой врач на твоем месте спас бы его. –Зильберанский задумчиво поблескивал глазами сквозь табачный дым.

Малькольмов затягивался так, словно сосал кислород.

– Любой другой? – говорил он междузатяжками. – У любого другого есть такой. Тебе не кажется? У тебя нет?

– Ну, хватит, к черту, курить! – крикнулЗильберанский, распахнул окно и тряхнул Малькольмова. – Успокойся! Садись!Слушай меня внимательно. Ты, старый средневековый обскурант, алхимик ишарлатан, я попытаюсь говорить с тобой на твоем языке. У этого трупа ослаближилы, связывающие душу с телом. Из него вытекло нечто важное для души. Душаотошла, быть может, она испугалась мести…

– На что похожа его душа? – спросилМалькольмов. – На нетопыря?

– Вряд ли на нетопыря, – задумчиво сказалЗильберанский. – Не на медузу ли? Впрочем, это не важно. Если ты хочешьего спасти, если это все-таки тебе необходимо, то подумай, милый Аполлинарьич,что нужно для этого сделать?