Лев Троцкий. Революционер. 1879–1917 - Юрий Фельштинский

На заседании ВЦИКа 16 июля эпизод по спасению Чернова в устах самого Троцкого оброс уже совсем другими именами, нюансами, выводами: «Когда кадеты вышли из министерства, чья-то преступная рука инсценировала попытку ареста Керенского[1022] и Чернова… Кто присутствовал при этой попытке, тот знает, что ни рабочие, ни матросы не видели и не слыхали того, что происходило у колонн Таврического дворца. А именно: у колонн находилась кучка негодяев и черносотенцев, которые пытались арестовать Чернова. И ещё раньше, чем они пытались это сделать, я говорил Луначарскому, указывая на них: вот это провокаторы».

Луначарский не поспешил подтвердить слова Троцкого. Так что в существовании «черносотенцев» и «провокаторов» нам приходится усомниться. Другое дело, что весьма авторитетный лидер крупнейшей социалистической крестьянской партии — социалистов-революционеров — Чернов испытал чувство глубокого унижения, а Троцкий сыграл роль благородного и снисходительного спасителя, сохранившего присутствие духа, проявившего великодушие и обладавшего несравненно бо́льшим влиянием и авторитетом в среде народных низов, нежели несчастный министр, считавший себя крестьянским вождём.

А Ленина в эти опасные дни в городе не было. Он выехал в Финляндию и находился на Карельском перешейке в деревне Нейвола, на даче большевика В.Д. Бонч-Бруевича[1023], так как ещё 14 июня получил анонимное предупреждение о том, что будет убит, если не покинет Петроград через две недели. Узнав о бунте в Петрограде, Ленин, однако, немедленно возвратился, хотя до конца не понимал, как именно использовать июльское восстание, которое большевики не столько организовывали, сколько провоцировали. Луначарский писал своей первой жене А.А. Луначарской, что «большевики и Троцкий на словах соглашаются придать выступлению возможно более организованный характер, но на деле уступают стихии»[1024]. Однако вслед за этим Ленин смог более или менее трезво оценить соотношение сил. Особой проницательности для этого не требовалось. Достаточно было появления в городе одного только Волынского пехотного полка, сохранявшего верность Временному правительству, чтобы дезорганизованная масса солдат, матросов и городских люмпенов в течение нескольких часов полностью рассеялась. «Теперь они нас перестреляют, — говорил Ленин Троцкому 5 июля. — Самый для них подходящий момент»[1025]. Но Ленина с Троцким Временное правительство не тронуло.

Ещё до возвращения Ленина из добровольной ссылки в Финляндию и в связи с отсутствием Ленина руководящая группа большевиков фактически признала Троцкого «своим», большевиком. Их фракция во ВЦИКе, избранном I съездом Советов, попросила Троцкого выступить с докладом о создавшемся положении, хотя последний членом партии не являлся. В докладе Троцкий высказал мнение, что за кризисом последует подъём революционного движения, что масса «вдвое привяжется к нам, когда проверит нашу верность на деле»[1026]. По существу дела, речь шла о необходимости усилить те демагогические лозунги, которые проповедовали большевики со времени Апрельской конференции под давлением Ленина, прежде всего лозунги рабочего контроля над производством, передачи земли крестьянам, заключения немедленного мира без аннексий и контрибуций. Весьма показательно, что Троцкий говорил о большевиках и своих сторонниках, употребляя местоимение «мы».

Уже после победы большевиков в революции (и пока ещё Троцкий был при власти) некоторые партийные функционеры писали о том, что Троцкий фактически стал большевиком с момента возвращения в Россию. Об этом писал, например, Ф.Ф. Раскольников, который действительно сблизился с Львом Давидовичем с начала лета 1917 г.: «Отзвуки былых разногласий довоенного периода совершенно изгладились. Между тактической линией Ленина и Троцкого не существовало различий. Это сближение, наметившееся уже во время войны, совершенно отчётливо определялось с момента возвращения Льва Давидовича в Россию; после его первых же выступлений все мы, старые ленинцы, почувствовали, что он — наш»[1027].

Мнение Раскольникова, стремившегося представить Троцкого «верным ленинцем» с самого начала революции 1917 г., было крайне неточным и упрощенческим. Однако остаточные разногласия с большевиками к началу июля действительно сошли на нет. Теперь выступления Троцкого в цирке «Модерн», на предприятиях, в университете и прочих учебных заведениях, в театрах, на площадях и во многих других общественных местах носили уже фактически большевистский характер и следовали одно за другим. «Я возвращался обессиленный за полночь, открывал в тревожном полусне самые лучшие доводы против политических противников, а часов в семь утра, иногда раньше, меня вырывал из сна ненавистный, невыносимый стук в дверь, меня вызывали на митинг в Петергоф, или кронштадтцы присылали за мной катер»[1028].

Где же был в это время Ленин? В это время он боролся за власть внутри своей большевистской партии, где всё было не гладко и не едино. Поглощённый этой аппаратной вознёй Ленин, по выражению Луначарского, стал быстро тускнеть: «Но действительно, в тот период, после первого громового успеха его приезда в Россию и перед июльскими днями Ленин несколько стушевался, не очень часто выступал, не очень много писал, а руководил главным образом организационной работой в лагере большевиков, между тем как Троцкий гремел в Петрограде на митингах»[1029].