Нюрнбергский дневник - Густав Марк Гилберт

— Ах, этот добрый старина Папен! Будто лисица в капкане! Ха-ха-ха! Пытался, видите ли, делать все от него зависящее, как настоящий националист. А у него любой обязательно спросит: «Почему же вы оставались, когда Гитлер черт знает что творил?» Ха-ха-ха! Ему самое место в Швейцарии возле этого Гизевиуса, они бы там сообща ковали планы покушений и заговоров против Гитлера! До 1934 года он вел себя, как подобает, до самой своей отставки, а потом вернулся и подумал, а может, я еще и пригожусь им. Но вот сплоховал! Ха-ха-ха-ха! Перепутал в драме конец с началом. Надо было по-другому заключительный акт изобразить. Комедия-то стала трагедией! Ха-ха-ха-ха-ха!!!

И снова уже ставшая знакомой и привычной смешинка. Раскрасневшись, Франк в образной форме решил поведать мне, как Папен пытался переиграть свою жизнь.

Потом снова вернулся к теме Гитлера:

— Он наверняка понимал, что в 1941 году стоял перед угрозой проиграть войну, и сказал тогда: «Во всем виноваты евреи, и я их уничтожу всех до одного!»

Сжав зубы и шипя, Франк замолотил по худосочному тюремному столику кулаком.

— Я их уничтожу! — выкрикнул он, явно копируя своего фюрера. — Вам не кажется, что все именно так и было? Это колоссальная проблема психологического порядка! У людей будущих веков волосы дыбом встанут, и они скажут: «Боже мой! Как такое могло случиться?» Это даже преступлением не назовешь! Преступление — слишком мягкое слово. Украсть — преступление, убить человека — преступление. А это что? Такое просто ни в какие рамки не лезет, не укладывается ни в какие людские представления! Придать убийству конвейерный характер! По две тысячи в день приканчивать. Золотые зубы и ценности — в Рейхсбанк! Волосы — для набивки матрацев! Боже всемогущий! И приказ этот исходил от дьявола в человеческом обличье! Послушали бы вы, какие речи он толкал перед женской аудиторией! Вы бы тут же заключили — вот оно, само воплощение добра. А он хладнокровно творил такие зверства. Нет, ничего подобного нельзя было допускать, как бы ты ни обожал свой немецкий народ…

Вскоре Франк снова был спокоен и сменил патетику на мистику:

— Неужели Бог позволял такое? Что же, он шесть миллионов раз согласно кивнул, когда евреев шали в газовые камеры? — Тряхнув головой, Франк спокойно и торжественно добавил: — Тут уж поневоле усомнишься в справедливости небесной! Нет, один американский или английский писатель, не помню, как его зовут, выразился очень точно: «Будьте уверены, на сей раз Бог возмущен не меньше человечества!» Лучше и не скажешь. Все это подлинно было делом рук дьявола!

18 июня. Папен и заговор 20 июля

Утреннее заседание.

(На протяжении выступления Папена Геринг продолжал что-то неразборчиво бормотать и качать головой, до моих ушей доносились фразы, адресовавшиеся Риббентропу: «История с Кепплером — чистейшая ложь! Этому старичку лучше вообще не заговаривать об этом! К тому же тогда я уже не был во главе гестапо и могу это доказать. Ничего, я еще найду способ рассказать обо всем».)

(На скамье подсудимых Геринг будто заведенный продолжал бубнить: «Лжец… трус…» Досталось и адвокату Папена за то, что ставил неподходящие, но мнению Геринга, вопросы; бывший рейхсмаршал не замедлил уведомить об этом защитника в посланной ему записке.)

(Как мне доложили, Риббентроп шепнул Герингу: «Его давно следовало бы расстрелять!»)

(Теперь Геринг в упор разглядывал публику в зале, Риббентроп же, покосившись на нес, с надутым видом неохотно кивнул — да, мол, было такое.)

(Геринг снова напустил на себя важность, время от времени откидываясь на спинку стула, всем своим видом желая продемонстрировать, что и Риббентроп, но его мнению, вел себя с этим Папеном отнюдь не лучшим образом.)

(Качая головой, Геринг посмеивался. Йодль наливался краской, могло показаться, что он и происходящее в зале видел будто сквозь красное стекло.)

Обеденный перерыв. За столом Риббентроп выглядел взвинченным и рассерженным:

— Отстирывать это грязное белье перед судом! Это неправильно! Это действительно неправильно! Есть вещи, о которых не упоминают… Да, да, верно, он никогда не был хорошим национал-социалистом, это так. Но вытаскивать на всеобщее обозрение это грязное белье…

Правда, при этом не упомянул главную причину своего недовольства: разоблачение его упрямого и тупого цепляния за внешнюю политику Гитлера, приведшую к катастрофе.

Как заявил сам Папен, он высказал им все до конца.

— Толстяку этого ох как не хотелось. Даже кричал на меня, угрожал, что, мол, он еще сам по этому поводу кое-что заявит и отомстит мне.

Еще один вопиющий случай попытки оказать «моральное давление», о чем уже упоминал Шпеер. Я заверил Папена, что суд отнюдь не собирается даровать Герингу какие-то там особые привилегии и бесконечно заслушивать его, речь может идти лишь о его нраве на последнее слово. Шахт считал, что Геринг всегда был заодно с гестапо, несмотря на то что на посту шефа этой организации пробыл относительно недолго. Дёниц безмолвно сидел в своем углу, выражая таким образом свою решимость дистанцироваться от политиков.