Книга и братство - Айрис Мердок

Взявшись за ноги, Дункан поволок тело Дженкина. Краймонд не помогал тащить, но шел рядом, плача. Когда Дункан дотащил тело до мишени, Краймонд вернулся назад, сел на кровать и продолжал молча плакать, закрыв лицо руками.

Дункан придвинул оба стола к стене. Даже положил на них, подняв с пола, несколько книг.

Потом спросил Краймонда:

— В полицию мне позвонить или ты это сделаешь?

Краймонд ничего не ответил, сидя с поникшей головой и продолжая лить слезы. Дункан видел, как они падают на пол.

Только в этот момент Дункан сообразил, что он не должен оставаться здесь. Можно просто исчезнуть.

Он надел галстук и пиджак. Потом пальто, засунул перчатки в глубь карманов. Коснувшись молотка в кармане, он не сразу понял, что это такое.

— Ты должен позвонить в полицию, — сказал он Краймонду. — Я не должен быть замешан. Ты понял? Меня здесь не было. Объясняться должен будешь один. Тверди то, что мы решили: это несчастный случай, он внезапно появился на линии огня. Ты меня слышишь, ты меня понимаешь? Я ухожу, меня тут вообще не было.

Краймонд не отвечал. Дункан постоял, пытаясь думать. Что еще он должен сделать? Да, револьверы, отпечатки пальцев. Он вынул и надел перчатки, взял свой револьвер, откинул ствол и высыпал из барабана все на стол. Одну стреляную гильзу и пять холостых патронов. Вставил стреляную обратно в почерневший патронник, потом тщательно протер рукоятку платком. Протянул револьвер Краймонду рукояткой вперед. Тот машинально взял его и положил на пол. Дункан повторил операцию. Краймонд взял револьвер, подержал в руке и снова положил. Он не смотрел на Дункана, не поднимал голову. Дункан решил оставить револьвер лежать на полу у ноги Краймонда. Он обратил внимание на второй револьвер, откинул его ствол и повернул барабан. Потряс. Ничего не вывалилось оттуда. Он посмотрел внутрь. Барабан был пуст. Сказал себе: обдумаю это позже. Убрал револьвер в шкаф, в котором лежал также и автоматический пистолет. Все? Нет. Пять холостых патронов лежали на столе. Краймонд сделал все аккуратно, забив их свинцом, чтобы их шансы были равными. Дункан сказал себе: сейчас Краймонд не в состоянии ничего объяснять, лучше заберу их с собой. И положил их в карман.

Он подошел к Краймонду и, взяв за плечи, принялся сильно трясти его. Краймонд поднял голову и вытянул слабую руку, чтобы оттолкнуть Дункана. Дункан закричал ему:

— Я ухожу. Меня здесь не было. Ты застрелил его случайно, он сам выскочил под выстрел. Просто обдумай все, представь себе такую картину. Потом позвони в полицию, не затягивай. Тебе понятно?

Краймонд кивнул, не глядя на Дункана и пытаясь оттолкнуть его бессильной ладонью, мокрой от слез.

Дункан вышел из комнаты, закрыл за собой дверь, поднялся по лестнице и спокойно шагнул на ледяной холод улицы. Мимо проезжали машины, шли прохожие. Было очевидно, что никто не обратил внимания на револьверный выстрел. Дункан пешком направился к метро, брать такси было слишком рискованно, да в любом случае вряд ли он поймает свободное. Он поднял воротник пальто, втянул голову и быстро, но не слишком, зашагал прочь. Дойдя до метро, услышал отдаленный звук полицейской сирены. Наверное, Краймонд собрался с силами, приготовился рассказать придуманную версию и позвонил в участок.

Дункан вернулся в офис быстро, как мог, удивившись, что успел оказаться на месте еще до ланча. Кажется, никто не заметил его отсутствия. Позвонил Джин под каким-то невнятным предлогом. Она, похоже, обрадовалась, услышав его голос. Сказала, что звонила ему раньше, на что он ответил, что был на совещании. Потом спустился в буфет и за ланчем поболтал с как можно большим количеством людей. По дороге домой купил, как обычно, вечернюю газету, в которой обнаружил короткое бестолковое сообщение о несчастном случае во время тренировочной стрельбы. Репортер даже не понял, кто такой Краймонд. Как мимолетна земная слава, подумал Дункан, садясь в вагон.

Роуз стояла у окна спальни, глядя на залитую солнцем обширную лужайку, итальянский фонтан, прекрасные огромные каштаны, поля с черно-белыми коровами, лесистые склоны и уходящие к горизонту холмы. Похороны закончились, провожающая публика разошлась. Это были не похороны Дженкина Райдерхуда, которые остались в прошлом; хоронили жену Рива, Лауру Кертленд. Роуз была не в Боярсе, а в йоркширском доме. В Боярсе подснежники уже сошли, а здесь, на севере, небольшие их россыпи уцелели в тенистых уголках под еще голыми деревьями и кустами. В березовой рощице за лужайкой начинали распускаться сдвоенные нарциссы.

Лаура Кергленд, долгое время malacle imaginaire[89], неожиданной смертью реабилитировала себя. После того как много лет она внушала, что у нее рак, чего на деле у нее не было, у нее вдруг образовалась неоперабельная опухоль, которая быстро свела ее в могилу. Наверное, говорили все позже, в каком-то смысле она была права все это время. Неожиданная смерть Лауры вызвала большое удивление, некоторое смятение и немалую скорбь. В Феттистоне (такое название носил дом) преобладала скорбь, разделяемая и прислугой. Кое-кто из деревенских тоже пролил несколько слезинок. Родственники, за исключением мужа Лауры и детей, переживаний не выказали. Роуз, которая никогда не была особо близка с Лаурой, поймала себя на сожалении, что не стремилась лучше узнать человека, чьи достоинства ей теперь неожиданно открылись. Она чувствовала, что Лаура относится к ней с неприязнью, норовит держать ее на расстоянии. Возможно, размышляла теперь Роуз, Лаура вполне обоснованно считала, что Роуз пренебрегает ими, находит их неинтересными, проводит минимум времени в Йоркшире, создала себе соперничающую «семью» в Лондоне. Роуз тронули, глубоко тронули явные, даже бурные переживания Рива, Невилла и Джиллиан. Горькие слезы повара и горничных, понурые головы скорбящих садовников тоже говорили в пользу Лауры. Видимо, лежа в chaise longue[90], Лаура не только умела поддерживать порядок в этом большом доме и саду, но и вызвать чувство привязанности в тех, кем руководила, и подлинную любовь самых близких и дорогих ей людей. Роуз знала, что Лаура не глупа, но до некоторой степени не воспринимала ее всерьез, и Лаура, несомненно, чувствовала это. Конечно, все сии здравые мысли пришли слишком поздно.

Роуз, которая приехала до похорон и осталась после них по просьбе Рива и детей, находилась в Феттистоне уже больше двух недель. Позже она удивлялась тому, хотя в тот момент казалось естественным и неизбежным, как быстро она заняла место Лауры, занявшись делами, требовавшими безотлагательного решения. Рив, Невилл и Джиллиан, беспомощные в своем горе, умоляли Роуз взять все в свои руки, а домашняя прислуга без всяких на то указаний бежала к ней со своими проблемами. Приходский священник звонил Роуз по вопросу о похоронах, и Роуз с трудом добилась у Рива, какие будут его пожелания на этот счет. Она организовала «угощение» после похорон и распределила по спальням тех родственников, которые остались на ночь. Она также решила, что в таких чрезвычайных обстоятельствах следует перепоручить хозяйственные дела миссис Кейтли, исключительно искусной кухарке. Конечно, Роуз была рада быть полезной, даже больше того, чувствовала смутное удовлетворение оттого, что неожиданно оказалась такой важной в доме, где ее частенько воспринимали скептически. Феттистон был больше и намного красивее Боярса: простой, никогда не перестраивавшийся настоящий дом восемнадцатого века, сложенный из местного камня, цветом от светло-коричневого до розоватого. Предок, выстроивший дом, побывал в Виченце, где его восхитила балюстрада со статуями на крыше, которые прадед Рива и Роуз перевез и установил в разных уголках сада. Дом стоял на широкой террасе, и с лужайки к нему поднималась изящная сужающаяся каменная лестница. На лужайке располагался фонтан, куда более удачное дополнение, произведенное тем же предком. За ним открывался вид на английский сельский пейзаж, еще дальше склоны Пеннинских гор, тающие, гряда за грядой, в голубой дали, переходящей в небо. У Роуз никогда не было сильного чувства «родовой собственности», больше того, чувство семьи у нее распространялось лишь на родителей и Синклера. После их смерти она решила, что для нее достаточно друзей, отношения же с родственниками ограничить чисто формальными или вообще предать забвению. Она не чувствовала своей принадлежности к «Кертлендам» или бывшей как-нибудь связанной со «старой йоркширской семьей», хотя «старый дом» находился в Йоркшире и все ее предки жили там. (Местные жители шутили: когда Кертленды говорили о «войнах», они имели в виду исторические войны Алой и Белой Розы.) Роуз с нежностью относилась к Боярсу, но не стала бы ни очень, ни особо страдать, доведись ей продать его. Сейчас, ближе узнав йоркширский дом, она думала, как, наверное, необычно для Невилла и Джиллиан, хотя, может, в конце концов они найдут это естественным, чувствовать, что это место — их дом, он будет принадлежать им и их детям и детям их детей со всеми своими бледными призраками многочисленных предков, чьи портреты, написанные маслом, к сожалению, второстепенными художниками, висят (главным образом) в больших комнатах, хотя некоторые сосланы в спальни. На стене спальни Роуз висел маленький, семнадцатого века, написанный неумелой кистью портрет хрупкой дамы, жившей еще до того, как Фелтистон был построен и даже задуман, с которой Джиллиан имела удивительное сходство.