Страстотерпицы - Валентина Сидоренко

Приткнув вербочку к материной иконе, Большая Павла прилегла на лежанку и не чаяла, как уснула. Проснулась от тишины в доме. В окна клубило серостью. Вышла во двор – точно заклубило-затуманило. Тучи, как волки: серые, с просинью, снеговые, и ветры гонят их с Байкала к Иркутску, словно на войну.

– А девки где же?! – с тревогой подумала Павла. – Анна рыбачит, баржа еще с обеда отошла, к утру только будут. А девки должны быть дома!

Побежала к Зойке, та все знает.

– Их буряты забрали, теть Паш! – спокойно ответила Зойка. – Налетели еще с утренней дойки. Трое бурят… Шапки – во!.. В халатах. И хохотали, как бешеные!

– Каки буряты?! – зарычала Павла.

– Да Долгоровы это. Роман твой там. К себе на свадьбу забрали, – пояснила Дуняха. – Только я Ромашку не признала… Но говорят, он был среди них. Вернутся, не переживай…

– Ага, – с полным, как всегда, ртом возразила Зойка. – Говорили себе в жены Капку берут.

Ночь прождала Большая Павла внучек. На первом свету положила в котомку, с которой ездила к старице, горбушку хлеба. И вышла из дому. По дороге зашла к Таисии, просила встретить утром и успокоить Анютку. Таисия вышла на дорогу провожать ее и долго крестила ее вослед…

Большая Павла день шла по тракту, не заходя в села. Ночевала в прошлогоднем зароде. Слушала шуршание мышей по сену, смотрела на близкое бурное, беззвездное небо и думала о том, что жизнь, что река. Течет и течет. А берега разные, то села, тайга, то степь. И все протекает, все остается позади… А что там за поворотом, не знает никто…

С утра другого дня Большая Павла пошла по степи. Теперь она заходила в бурятские села и стойбища. Все знали Долгора и то, что он ушел на новые угодья. Куда точно, никто не говорил. Да это и невозможно у бурят. Но Большая Павла недаром прожила многие годы с этим народом. Она умела читать их недоговоренности и знала, что кроется за молчанием их стариков. В конце второго дня у самого подножия Дабана она увидела знакомое стойбище. Уже вечерело. Подле юрты был разложен костер под знакомым котлом, в котором варилось мясо в большие праздники. Две молодые бурятки в национальных халатах колдовали у костра. Ими управляла пожилая уже, густо звенящая монетными ожерельями, красивая бурятка. Они не обратили на Павлу никакого внимания. Большая Павла откинула полог и вошла в юрту.

Три фигуры хорошо различались в полутьме юрты. По боковым стенкам ее были сложены тяжелые рыжие от времени ковры и постели, у которых когда-то выбивала пыль Большая Павла. У тлеющего малиновым жаром очага на кошме курили длинные бурятские трубки два старика и еще кто-то, кого она различила не сразу. Старуха была бела, как известь. Она курила так же, как курила ее всю свою жизнь, и так же, как сорок лет назад, когда Большая Павла навсегда, как ей казалось, вышла из этой юрты. Бывшая свекровь уже не имела ни живой кровинки в себе, только гарчавый дымок ее трубки, насквозь пропитавший ее сухие кости и белую, нежилую кожу. Она не подняла глаз на Большую Павлу, только забурлила своей трубкой.

Старик, сидевший подле нее, белый-белый, с длинными змеями белых волос по плечам халата, струящихся из-под остроугольной болотного цвета шапки с длинной по пояс белой бородой, был Долгор. Он глянул на бывшую жену и молча указал ей на скатанную кошму у полога. Тут же вошла молодая бурятка и подала гостье пиалу с кумысом. Третьей, курившей длинную трубку, была Аришка. Она усердно пыхтела над нею, но, видно, дым не заглатывала. Она тоже как бы не узнала свою бабку, ниже опустила голову.

Большая Павла выпила предложенную ей пиалу, и чуя, как силы ее восстанавливаются, остатки кумыса брызнула на тлеющий очаг. Как велит их обычай. Долгор засмеялся:

– Не забыла!

Старуха-свекровь не пошевелилась.

Большая Павла встала, вынула трубку изо рта внучки и посадила ее рядом с собою. Аришка молча сопротивлялась, но хороший подзатыльник усмирил ее. Посидев положенное для приличия, Большая Павла поклонилась сначала свекрови, потом мужу, крепко взяла за руку внучку и вышла из юрты.

– Я мяса хочу, – увидев котлы, захныкала Аришка…

Стемнело. На вершине горы висел молодой, литого серебра месяц, а звезды в степи высыпали, что сыпь, рясно, крупно, мерцали драгоценною громадою.

Аришка сопя ела мясо руками, грызла и рвала его цепкими своими, работящими зубами. Та красивая, убористо разодетая бурятка поклонилась ей и подала глиняную чашу с мясом. Большая Павла поняла, что ее уважили как старшую жену Долгора. Она ела мясо, так же руками, отирая жир о бока своего рабочего халата, памятуя о Страстной неделе; но оторваться не смогла. Она еще не доела свое мясо, как дорожная пыль накрыла ее. С шумом, топотом и криками подлетела молодежь к юрте. Кони били копытами и ржали. Кто-то дерзкий, с ладной осанкою держал впереди себя девицу в бурятской островерхой шапочке. Девка ловко спрыгнула с коня и подбежала к Большой Павле.

– Ба! Бабинька, ты как здесь?!

Это была Капитолина.

Парень спрыгнул с коня и подошел с уздою к старухе.

– Баба! Это же Ромашка наш. Он сегодня третью жену берет! Слышь, ба!

Капитолина хохотала громко, радостно, и в ее смехе слышались восхищение и гордость.

Этот мужиковатый уже бурят в богатом малахае из песцов, в дорогом халате и расшитых бисером ичигах был ее первенец, которого она отдала Долгору не жалея, и не вспоминала о нем. Будто и не рожала. Он хохотал вослед племяннице, и без всякого любопытства, так же как Долгор, глянул на свою мать. Презрение к этой русской старухе в бесцветном халате светилось в его горделивом взоре. Похохотав, он вскочил на коня, ошпарил его нагайкой и рванул в новые юрты, стоявшие неподалеку.

– Ба, я здесь останусь! – заявила Капа. – Мне здесь нравится. С Баяром. Это имя Ромашки бурятское.

– И я останусь, – доедая мясо, захныкала Аришка.

– Ага, останетесь, – пригрозила решительно Большая Павла. – Только косточками!

Ночь Большая Павла провела у кострищ, девочки спали в юрте. В полудреме она услышала в разговоре молодых буряток о том, что утром стойбище снимется с этого места и разделится. Долгор сядет на лето по Селенге, а Баяр уйдет в Монголию со своим скотом и женами.

Рано утром она подняла внучек и поклонилась свекровке с Долгором, которые, казалось, не шевелясь просидели сутки… Старуха в этот раз открыла глаза, и Большая Павла встретила ледяной взгляд, острый и умный.

– Кровь мешать нельзя! – проскрипела старуха, а Долгор засмеялся.

Баяр-Ромашка проводил их до кордона, потом глянул на мать через плечо насмешливыми глазами Степана, стеганул коня. И только пыль осела на дороге, его уже не было видно…

Крестный ход на Пасху

Они вернулись в Култук в Чистый четверг. Сестры устали и залегли на лежанки. Большая Павла проверила двор, коз, курей, лиса… Все были на месте. На ферме работали Дуняшка с Таисией. Отсутствия Павлы почти не заметили…