Страстотерпицы - Валентина Сидоренко

Вечерело. Оттуда, из гнилого угла Хамар-Дабана, клубилось серое сплошное месиво. Значит, хребет покрывали снега, и близкие сумерки будут стремительными и холодными. Надо торопиться.

Май на Байкале затяжной, капризный, как девица на выданье. То жаркий, как на сковородке, а потом снега пойдут, заветрит, завьюжит… Лес еще голый, пронзительный, прозрачный. Прошлогодняя листва ворохами взвивается, когда идет верховик, который в сквозном лесе со страшным гулом, как Горыныч, несется… Торопиться надо, чтоб ее волки сожрали, паскуду эту, козу Сильву! Уже вечерка гудит вовсю, Манюшка голосит, не переставая, костры разожгли, и Танька уселась всем своим основательным задом рядом с Семеном…

От этих мыслей Капитолина даже дух перевела. Она уже пролетела и Темную падь, и Земляничную, двинулась было на Голоустную, но услышала слабое блеяние животного. Что-то туманное копошилось в зарослях болеголовника. Затаив дыхание, Капитолина двинулась к плантации чушачьего багульника и узнала свою козу. Сильва притравилась, видать, ядовитыми парами чушатника, запуталась, пыталась встать, но не могла.

– Ах ты, падла, падла ты такая! Ты жизнь мою сломала! Че ты сюда поперлася?! – Капитолина выворотила из мшанника сухой дрын и огрела козу по хребтине. Коза, до того равнодушно глядевшая на хозяйку своими белесыми бесстыжими глазами, вмиг все осознав, вскочила и рванула из чушатника, как бешеная. Капитолина за нею. Так и добежали до своего двора наперегонки. Во двор коза влетела первою. Капитолина огрела ее с удвоенной силой. Животное взблеяло и вмиг оказалось в хлеву.

Капитолина подперла хлев колом и села на землю.

– Падла! – сказала она козе. – Дождешься от меня лепешки теперь! Как же!

Коза настороженно затихла за дверью, потом, видимо, разбежавшись, ударила в дверь. Рога застряли в щелях двери. Коза жалобно, как ребенок, заблеяла.

Вышла Большая Павла с подойником.

– Где она шастала?!

– Там, – ответила Капитолина и заплакала.

Холодная майская ночь набирала силу. Над Байкалом, в проеме меж облачных туч мерцала переспелая, как тыква, луна, под ней сыпью мельтешили звезды, и чуялось, что вызвездит к утру и ударит утренник.

Большая Павла вышла из стайки и вздохнула:

– Аль протопить?! Замерзнете!

– Молоко-то! Что с ним делать? Она ведь чушатнику нажралась.

– Постряпаюсь, – успокоила внучку бабка. – Попляшете чуток с похмелья, и все… С утра за сушняком пойду. На стряпню посбирываю… Где-то там у меня листвячок припрятан. Знатный будет жар… С листвяка-то.

– Целая ночь без Сеньки, – всхлипнула Капитолина.

В прошлый раз они с Сенькой у сухой сосны всю ночь молча простояли. Она и охнуть не успела, а уж рассвело. Предстоящая ночь казалась ей невыносимой, как смерть. Каждую минуточку придется ждать ее конца. А она часом тянется, эта минута.

«Пойду, – решила она, – все равно пойду!»

Капитолина подошла к бочке с водою, чтобы умыться, опустила руки в воду и брезгливо отдернула. Вода в бочке давно закисла, заилила, дурно пахла. Капитолина села наземь, облокотившись о бочку, вытерла руки о короткую шерстку травы и заплакала, как малое дитятко.

«Колдует эта Танька, – подумала она, – ну все, все против меня. Сидят счас рядышком у костра, а Манюня им песни поет. Предательница!»

Вдруг она услышала, как звякнула щеколда калитки. Капитолина притихла. Щеколда защелкала настойчивее и чаще.

– Кто там?! – затаив дыхание, едва спросила Капитолина.

– Это я, Капа, – негромко донеслось с улицы. – Семен…

Не помня себя, Капитолина отложила калитку и кинулась на шею Семену. Она целовала его так горячо, будто он пришел с войны. Семен стоял, смущенный, опустив безвольные руки и, подняв голову, смотрел на холодные ясные звезды. А она, повиснув на его плечах, с наслаждением вдыхала его близкое тело, терпкий, пахнувший кедровой смолкой дух его груди и жестких волос.

– А я ждал, ждал… – глухо, как бы оправдываясь, сказал он. – А тебя нету и нету…

– Я козу искала.

– Надо было вместе… Я бы помог. Пойдем на вечерку?!

– Ну нетушки! На Танечку твою смотреть.

Тогда он молча и решительно потянул ее за руку, и она покорно пошла за ним, ни о чем не спрашивая.

Они прошли пригорками к центру села, потом пересекли площадь с конторой, прошли мимо кузницы, где старый татарин разжигал огонь в горниле, и лицо его было таинственно-строгим, как у колдуна. Обогнув кузню, спустились к конюшне. Ворота ее были прикрыты, на лавочке у стены спал дед Трофим. Он открыл глаз, глянул на проходящих и недовольно заворчал.

– Спи, дед, спи! – успокоил его Семен. – Мы просто покатаемся чуток! – Он с моим батяней весь день бражничали, – шепотом сообщил Семен Капитолине и открыл ворота.

Остро вдарил в нос солоноватый запах животины, горячего пота и навоза. В углу на полу горела керосиновая лампа.

– Вот чума, – ругнулся шепотом Семен, взял лампу и пошел по ряду.

– Май! Маек! – резко окликнул, и конь с готовностью отозвался в углу. Семен передал лампу Капитолине и, уткнувшись в морду коня, гладил его гриву. – Ах ты мой! Мае-к. А это кто? Бестия! Ишь ты, притаилася. Бестию возьмешь? – спросил он Капитолину.

В полночь оба они вывели коней из конюшни. Семен с Маем шел впереди. Капитолина, ни о чем не спрашивая, вела под узду Бестию. Кони были спокойны, шли мирно. Вышли к Байкалу. Озеро под ночным звездным небом блистало царским убором. Оно глубоко просвечивалось. Глубины его сияли, пересвечивая, как струны играющие. Капитолине на миг показалось, что Байкал поет перед звездным небом. Их любовной беседе внимают темные горы Хамар-Дабана и весенняя, наливающаяся силой тайга.

– Видишь дорожку? – спросил Семен.

Капитолина присмотрелась. Действительно, сверкающую гладь Байкала разрезала тонкая голубоватая полоска.

– По ней ушел Кучум!

– Кто тебе сказал?

– Бабушка моя мне говорила.

– Она что, бурятка?

– Русская. Это ей буряты говорили. Он же по воде ушел со своим отрядом…

Капитолина хотела сказать, что это было не здесь, а в Тобольске, но ей было так хорошо, так сладко, и не хотелось ничего доказывать ему, а просто идти хотелось за ним, за его конем, слышать его дыхание, и чтобы эта ночь никогда не кончалась. Она обернулась, увидала, что сквозь лес горят огни костров в Тиганчихе. Там гуляла вечерка и голосила Манюшка.

«Вот бы их Танька сейчас увидала», – мстительно подумала Капитолина.

Когда вышли на тракт, Семен подсадил Капитолину на Бестию, сам сел на коня. Клички жеребятам дает Ревекка Айзековна. Худущая, черная, как галка, страшно сознательная. Поэтому в конюшне колхозной стоят Авангард, Победа, Революция, Коммуна, Май… Труд, Мир…