Тьма египетская - Михаил Попов

Доведись ему быть человеком другого времени, он назвал бы себя планетой, навечно помещённой на одной неизменной орбите. Попытка сбежать с неё равносильна гибели.

Но остаться в этом райском прибежище навсегда?

Нет, Хека затряс головой, слишком мучительная мысль!

Что же делать?

Но он не был бы собой, самым хитрым и самым ловким негодяем своего времени, если бы, выйдя к морю ровного, хладного, безветренного отчаяния, не разглядел в нём спаси тельной точки, оттолкнувшись от которой даже одною своей рукой, он выскочит на поверхность.

Чашка!

Простая керамическая чашка!

Именно в неё Воталу плеснул ему вина, которое сделало небо оранжевым. И он помнит, откуда, из какого колдунского сундука он взял порошок, чтобы в эту чашку положить. И сам собою выяснил, как он действует в смеси с вином. Это получше снадобий «Львиная вода» и «Бегущий носорог». Из этой чашки он ссыпал порошок в большую ступу и потом нагревал смесь. И вот что ещё важно — если этот состав из пьяной чашки применять без добавления в него чего-либо другого, то не бывает поноса. Иногда успех лежит не на путях усложнения, а на путях упрощения состава.

Властвуй надо мною, Бесора!

Облачённый в простую зелёную рубаху до колен, подпоясанную тонкой золотой верёвкой, стоял Апоп посреди большого квадратного зала с низким бледно-жёлтым потолком и белыми известковыми стенами. Из мебели там были только два ряда деревянных лавок вдоль стен и одно простое, не украшенное резьбой или позолотой кресло. Ни изваяний, ни изображений. Это был один из собственно царских покоев, где он иногда советовался со своими «братьями», а чаще слушал доклады своих старших писцов и важных шпионов. Как, например, сейчас. Они возникали справа, из овального проёма в белой стене и семенили к уху правителя. Ссыпав скопившиеся за сутки сведения в неподвижную, бездонную раковину, поросшую седыми волосками, они исчезали в проёме левой стены.

Доставлено эбеновое дерево, лучшее, тёмно-коричневое из Ирапана. Две баржи.

Издох слонёнок в меньшем зверинце. Приручённая мать взбесилась, никого к себе не подпускает, трубит и бьётся лбом в ограду.

Закончена облицовка набережной в северном торговом порту.

Лихорадка среди сборщиков папирусового корня прекратилась. Уже два дня никто не умирает.

Два критских купца пойманы на подмене золота.

Девять женщин гарема удачно разрешились от бремени. Пять мальчиков и четыре девочки.

Донесение «царского друга» из Хаттушаша. В этих четырёх свитках. И ещё особый условный знак в виде трёх керамических фигурок.

Помесячная гарнизонная почта. Фураж, болезни лошадей, песчаная горячка среди солдат, всё на обычном уровне. В двух городах отмечены волнения. Мелкие. Наказанию палками подвергнуты шесть человек.

Яхмос осаждает Дендеру. С ним и Хнумхотеп, и Нутернехт. Все фиванские полки. Штурмы отбиты.

Камос вновь болен и не встаёт с ложа.

Из страны Ахияву доносят о появлении небывалых размеров вепря, противостоять которому нет возможности. И водяном звере о нескольких головах, засевшем в болоте.

Среди купцов Сидона появились разговоры о залежах серого серебра на островах, где-то, как они говорят, за «столбами Мелькарта».

Ничего не было бы особенного в этом утреннем докладе, если бы он не совершался шёпотом. Шёпотом же царь отдавал распоряжения в тех случаях, когда это требовалось. Почти беззвучно он потребовал, чтобы наблюдение за армией фиванского мятежника было усилено, а в Дендеру отправлены ещё четыре конных сотни. И совсем уж неуловимым движением губ Апоп велел наказать слишком недалёкого канцеляриста, допустившего, чтобы царского слуха коснулись эти глупые ахиявские басни.

Так было не всегда. В прежние времена по плоским, неукрашенным залам раскатывались громогласные приказы и огромный хохот Апопа, обрадованного чьей-либо глупостью. Теперь этого было нельзя делать, потому что за кисейной занавесью в дальнем конце, в углублении, содержащем широкое ложе, спал мальчик.

В завершение утреннего доклада Апоп выслушал сообщения тех, кто приставлен был необременительно наблюдать за ночным отдыхом юного гостя. Четверо значительных, с умными лицами и благородной выправкой царедворцев рассказали, как вёл себя молодой царский гость, когда царя не было рядом. Это были сановники высшего придворного ранга, всего лишь, правда, «друзья царя», но обладавшие властью, превосходящей власть многих князей на равнинах и в горах мира, привыкшие участвовать в решении судеб правителей и стран. Но сейчас, когда они вместе с Апопом медленным шагом шествовали к кисейной занавеси и серьёзно обсуждали состояние аппетита и стула лежащего за занавесью мальчика, они, кажется, не считали, что занимаются делом, унижающим их достоинство. Наоборот, лица их были сосредоточены, а речи обдуманны и дельны, как никогда.

Оказалось, что Мериптах долго не мог заснуть. Съел четыре пирожка с телячьим мясом и выпил полкувшина медовой воды.

И всё время читал.

Читал?

Отрываясь лишь затем, чтобы сходить по нужде.

Удалось ли выяснить, что за свиток занял так его внимание?

Конечно, в тот именно раз, когда мальчик встал с ложа, чтобы посетить нужник. Это старая повесть, родившаяся в Танисе и переправленная после в Мемфисе.

— Какая повесть?

— «Обречённый царевич».

На губах Апопа появилась задумчивая улыбка.

— «Обречённый царевич». Я неплохо помню эту весёленькую историю. Её герою, юному сыну фараона, было напророчено, что он примет смерть от змеи, крокодила или собаки. Понятно, почему Мериптах так занят ею. Он сравнивает себя с героем. И его можно понять. И змея, и крокодил в его жизни уже были.

Апоп подошёл вплотную к занавеси и, постояв в непонятном оцепенении некоторое время, тихо прошептал:

— «Обречённый царевич».

— Я не сплю, — сказал хрипловатым утренним голосом Мериптах.

Сановные слуги, не получая даже бесшумного приказа, не сговариваясь, одновременно исчезли в дверных проёмах.

Отдёрнув занавесь так, что она едва не задела ноздрей Апопа, Мериптах появился в зале. В одном коротком красном набедреннике и с припухшими веками. Прошёл мимо замершего правителя до центра зала. Повернулся там, согнув тонкие руки в локтях.

— Давно хотел спросить, почему тут так пусто? Во всех царских покоях.

— Мог бы и сам догадаться. Я даже не успею приказать, и сюда уже наволокут любые статуи и картины со всего света, стены облепят золотом, а пол застелют, если пожелать, даже чистым железом. Крылатые ашшурские быки, вавилонские поджарые львы и хаттушашские жирные львы, грифоны, бородатые цари, барельефы и деревянные статуи, картины на досках и папирусе, тиснёная кожа, чеканка, горный хрусталь, расписная керамика, лупоглазые соколы, бараны, павианы, олени, крокодилы, гуси и боги, боги, боги. Представляешь, какой это будет кошмар! Когда обладаешь всем, не нужно ничего. Я же не царёк наирийский какой-нибудь. Аварис, как портовый склад, куда свезены все ценности мира и навалены грудами и горами у дверей дворца. Сила города в том, что лучшее в нём место — это. Здесь можно спокойно подумать, ничто не отвлекает.