Тьма египетская - Михаил Попов

Методически кланявшийся в сторонке мастер поклонился на этом слове значительно глубже.

— И это ты задумал сам?

Взгляд царя указал на лежащий на высокой, выше пояса, подставке кинжал. Большой, посверкивающий и вызывающе острый на вид. Его лезвие было трёхполосным. В центре — основа из чёрной бронзы, по краям — наплавления из массивного золота. Рукоять украшена изображениями саранчи, льва и быка и мелкими цветами опять же из золота.

Апоп явно залюбовался и утратил говорливость на время.

— Ты одновременно заслуживаешь и наказания, и поощрения, Гульга. Изготовлять оружие в Аварисе позволено лишь специальным мастерам. Ты нарушил закон, но в результате нарушения явилось на свет это чудо. Я вот что сделаю с тобой. Я заберу кинжал и не накажу тебя.

Они вышли. Царь некоторое время любовался изделием. Потом засунул его за пояс и вернулся к длинным объяснениям.

— Ведь там, откуда он приманен сюда, все они находятся в услужении, самом жалком и полном услужении у жрецов какого-нибудь местного божка или городского управителя. Их вечная работа — статуи для поклонения, ритуальные сосуды, надгробия, а то и вообще фаянсовые амулеты для успокоения хитрых купеческих душонок. У меня они свободны от жёстких и ничтожных заданий. Делайте, что хотите, говорю я им. Ибо свобода, это единственное, чего вечно не хватает художнику. Вот вам золото, вот камни, вот помощники, вот время — удивляйте! Ты знаешь, что самое забавное? Сначала почти никто не понимает своего счастья. Они, в это невозможно поверить, тоскуют! Их, как правило, привозят вместе с жёнами и детьми. В делах ремесленных корень отцовства весьма важен. Некоторые тайны переходят от отца к сыну только с солью крови. Так вот, они тоскуют не по отчему дому, не по родине, а по своей прежней тюрьме, которую называют родиной. Получив без счета бесценные материалы, ваяют, высекают, рисуют всё тех же идолов и скучных маленьких тиранов прежней своей жизни. Когда им прямо говоришь, что этого не надо, они переключаются на меня. Знаешь, сколько здесь моих каменных, медных, бронзовых болванов.

Они вышли из мастерской Гульги на улицу.

— Один выходец из Мари достиг на этом поприще особых успехов. Я даже сомневался, отправлять ли в переплавку мои головы. Он умудрялся изобразить меня так, что я одновременно походил и на какого-нибудь плотоядного Саргона, и на себя, такого, как ты меня видишь. Он приделывал мне курчавую бронзовую бороду, и изображение всё равно оставалось моим.

Апоп остановился, размышляя, куда направить пухлые стопы. Шагах в полусотне дальше по улице, на перекрёстке под сводами старого сикомора возились пятеро-шестеро ребятишек, подбрасывая и ловя какие-то палочки и камешки. Надо понимать, это были отпрыски мастеров, ещё не достигшие возраста, когда их можно будет уже прилаживать к отцовскому делу. Они увидели царя и замерли. Тут же из-за ствола появилась на мгновение голова человека в синем, и детишек будто сглотнул бегемот. Ощущение Мериптаха, что они разгуливают тут с Апопом совершенно никем не замечаемые, всё же было ошибочно.

— Но самое интересное в художниках не то, чем они схожи, а чем различны. Видишь вот эту дверь. Войдём.

Мастерская оказалась обширнее даже, чем у горшечника Дефа, мастера же были не столь независимы в своём поведении. На землю, правда, не падали, просто, кланяясь, отпятились в углы. Ремесло их состояло в искусстве обращения с камнем. Повсюду вдоль стен стояли каменные доски, полностью или частично покрытые изображениями. Перед каждою лежали наборы металлических зубил и молотков из дерева апах, тяжёлого и с вязкой древесиной, чтобы не трескалась. В воздухе ощущалось присутствие колкой пыли, как бы ещё и раскалённой солнцем, отчего начинало казаться, что сейчас из невидимых осколков сложится видимый мираж.

Царь махнул рукой, и согбенные работники побежали к бассейну, что имелся в углу двора, дабы облиться из кожаного ведра, ввиду неожиданного перерыва в работе. Апоп не обращал на них внимания.

— Я часто здесь бываю. Их привычки мне известны. И манеры тоже. Лишь бросив взгляд на любую плакетку, я скажу из-под чьего она резца. Смотри сюда, Мериптах. Тут новая стела. Не законченная. Даже не спрашивая, определю, кто мастер — Эанатум.

Сзади раздались восхищённо-подтверждающие ропоты.

— Здесь нет пока надписи, но мы и так поймём, что тут будет изображён поход некоего царя против некоего города. На этой стороне изображён бог, надо понимать, Нингирсу, самая большая фигура. Так положено: чем важнее господин, тем и изображение больше. В руках у Нингирсу сеть, в ней пленные враги. Может, это уммиты, а может, и дикари гутии. Теперь обойдём камень, Мериптах. Здесь рассказ в четырёх частях, видишь, стела разбита на четыре этажа. История начинается с того, что оплакивают погибших. Это значит, что вначале чтимый Эанатумом воитель потерпел поражение. Дань жизненной достоверности. Война не состоит из одних только побед. Второй и третий эпизоды — рассказ о победоносном наступлении. Сначала атакуют легковооружённые воины, затем уже богатыри в броне, они довершают разгром врага. И наконец, четвёртый этаж — коршуны над полем битвы, они растаскивают трупы врагов. Бог и коршуны делают одно дело.

Мериптах, кажется, смотрел на стелу с интересом.

— В общем, древнейшая шумерская манера художественного мышления, и даже набор приёмов всё тот же, практически не менялся две тысячи лет. Все фигуры, присмотрись, как бы налеплены на плоскость и выполнены по трафарету: лица треугольные, одинаковые, как будто в войске одни близнецы. Копья все наведены горизонтально и сжаты в кулаках. Причём, обрати внимание, это мелкая хитрость мастера, кулаков гораздо больше, чем лиц, этим достигается впечатление массы войска. Такой продукции преогромное количество в любом полузасыпанном пылью городке за Евфратом. Поверь, разбитые плошки Дефа художественно ценнее, чем эти каменные «рассказы» о временах былой славы. Вот тут у противоположной стены...

Апоп обернулся и переступил через маленькую реку, образовавшуюся в центре двора после обливаний каменотёсов.

— Есть другой пример на ту же тему. Тут не шумерская, а аккадская выучка. Значительно более поздняя школа. Сюжет классический, любимый среди мастеров страны Ашшур. Поход царя Нарамсина в горную страну лулубеев, полная победа над неразумными пожирателями собственного потомства. Здесь есть и серьёзное сходство с шумерскими поделками — рассказ ведётся снизу вверх. Но по спирали, нет разрубания сюжета на этажи. Взгляни, воины Нарамсина поднимаются на горный склон как бы по вьющейся петлями дороге. На дне пропасти уже лежат тела убитых, несколько пронзённых стрелами тел летит сверху вниз. Узел композиции, как и на прежней стеле, — фигура царя, тоже сознательно увеличенная в размере, знак его обожествления. Перед ним фигурки лулубейских вождей. Один с пробитой дротиком грудью, другой в позе молящего. Один явно человек мужественный, другой жалкий трус. Видишь, насколько всё тут живее, индивидуальнее, чем там. — Апоп махнул рукой за спину. — Фигуры кажутся подвижными, руки и ноги как у нормальных людей, они пропорциональны. И главное — осмысленное соотношение заполненного фигурами и незаполненного пространства. Дар такого видения, воистину, дар. А общее построение - энергичная, восходящая спираль — точно служит воплощению замысла: показать триумф победителя.