Жертва - Гарольд Карлтон

Манхэттен, весна 1990 года

Супермодели накладывали макияж, только когда им за это платили: чем больший успех у супермодели, тем меньше накрашено ее лицо в обычные дни. Соня лишь слегка тронула помадой свои великолепные полные губы, выйдя на улицу и своей обычной, стремительной походкой летя по Мэдисон-авеню. Она блистала, как черный бриллиант, ее длинные волосы струились из-под шелковой косынки, короткая юбка открывала безупречные ноги — слишком длинные для обыденной жизни. Стояло сверкающее апрельское утро, холодное солнце обливало дома, людей, машины резким светом. Прохожие в изумлении оборачивались, когда это великолепное создание рассеянно обгоняло их, столь же странное, как пришелец с другой планеты, планеты Красоты.

Чтобы подчеркнуть свои выразительные глаза, она обычно носила пурпурный, лиловый и черный. Сегодня она была в черном, легкая кашемировая накидка через одно плечо, ее обаяние облаком окутывало ее, обдавая жизни людей, мимо которых она шла, ароматом мечты.

На несколько минут она почтила своим присутствием шикарное итальянское кафе, залпом выпила чудесный кофе с молоком, кинула пять долларов симпатичному официанту — который знал ее в лицо и крикнул на бегу: «Чао, красавица!» — и усмехнулась ему в ответ уже из-за окна витрины. Сейчас, когда ей было восемнадцать, стало ясно, что она обладает одним из тех оригинальных лиц, которые с годами становятся только более утонченными. Она останется прекрасной и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят, и даже в восемьдесят, и знание этого придавало ей ту особую прелесть, которой отмечена, как печатью, настоящая красота.

К тому времени, когда она дошла до Шестьдесят четвертой улицы, кофе начал свою работу. И без того неспокойная в свои лучшие минуты, выпив чашечку кофе, она просто сходила с ума, мысли бешено роились в ее мозгу. Ей нравился этот взрыв эмоций, и она с особым удовольствием составляла планы на сегодняшний вечер, о котором мечтала долгие месяцы, и сейчас просто трепетала — так это было важно. Ни одному человеку на свете она не рассказывала о своих планах на сегодняшний вечер. А если кто-нибудь и спросит, она будет загадочной и сделает отсутствующее лицо. Четыре месяца она нажимала на всевозможные тайные пружины, чтобы заполучить это место, и она не собирается рисковать, чтобы упустить хоть мгновение предстоящего удовольствия. Неприятный порыв ветра пронесся вдруг по Мэдисон-авеню, ослепив всех, кто непредусмотрительно был без солнцезащитных очков. Какая-то малышка, едва протерев глазенки, внезапно отпустила руку своей матери и кинулась к Соне прямо на красный свет:

— Вы знаменитость, да?

Соня помотала головой и почти побежала прочь. Детей она не любила, потому что дети видели ее насквозь. Мужчины — никогда. Их слишком занимало долгое разглядывание ее стройного тела с удлиненными пропорциями или созерцание фиолетовых ирисов ее глаз.

Едва она появилась в студии, как все столпились вокруг нее, здороваясь, обнимая и целуя. Помощник отправился за кофе, в ладонь ей вложили «Нью-Йорк пост», и Джесон, гример, повязал большой нагрудник вокруг ее шеи.

— Никаких темных подглазий! Никаких мешков! Ах, Соня, как я тебя люблю! — закричал он, касаясь кисточкой красок.

— Чем от тебя несет? — Она пошевелила ноздрями. Джесон оглядел себя.

— А, «Соваж», — вспомнил он. — Мне так нравится этот сильный запах. Таков и я, дорогая, очень сильный!

— Напоминаешь мне моего братца, — она вновь смежила веки. — И очень кстати, потому что он как раз вернулся из Италии и мы сегодня вместе обедаем.

— Тот самый Марк Уинтон, который записал альбом фортепьянных импровизаций? — протянул Джесон.

Соня кивнула.

— Ну, поздравляю тебя, — вздохнул Джесон. — Обожаю этот альбом. — Он принялся накладывать тон на ее веки. — Но и фотография, надо сказать, не разочаровывает. Это он или не он? — Он поднял брови, заметив, как она искоса взглянула на него в зеркало.

— Да кому какое дело? — промямлила Соня, закрывая глаза.

— Мне! — завопил Джесон. — Расскажи мне, и я пошлю этот сюжет в «Нэшнл энквайрер», — хихикнул он. — Ну, а как насчет личной жизни этого красавчика? За ним, наверное, вьется хоровод блистательных малышек вроде Лиз Тейлор?

— Сексуальная жизнь малыша Марка — большая тайна, — сказала Соня. — Даже от него самого. Да у моей матери сердце разорвется, если он вдруг как-нибудь высунет нос из своей музыкальной норы и влюбится. Похоже, им обоим нравится думать, что он просто не встретил еще подходящей девушки!

— Вот и моя мамаша так считает, — кивнул Джесон, нажимая краем аппликатора с розовой пудрой на краешек ее века. — Ведь твоя мать пишет романы? Романтические бестселлеры?

— Н-да… — процедила Соня. — В моей семье все, как один, паршивые гении. Кроме моего бедного папы. Он умирает от рака в тюремном госпитале. — Она широко открыла один глаз, сверкнув им на Джесона, и добавила: — В тридцать девять лет!

Джесон покачал головой.

— Господи, какая тоска! — Он отступил назад, встретившись взглядом с ее глазами в зеркале. — Вот это и есть блеск! — заявил он. — Ты сможешь переплюнуть любого.

— Она послала Марка в Италию, — продолжала Соня, когда он вновь вернулся к ее макияжу, — и я поняла почему. Она думает, что в Италии меньше СПИДа, чем здесь.

— Так и есть! — прорычал Джесон. — СПИДа везде куда меньше!

— Ну, как бы то ни было, здесь или там, а Марк обязан быть жив и здоров, — сказала она. — Правда, я не принадлежу к его поклонницам.

— Не выносишь соперничества?

— Нет, — покачала она головой. — Просто я отчего-то не выношу пай-мальчиков.

— Закрой глаза, — скомандовал Джесон. — Мне Нужно подуть на твои веки.

Только те, кто хорошо знал, кто есть кто на Манхэттене, могли бы узнать их, хотя появление Сони и Марка в итальянском ресторане в районе Восточных Шестидесятых улиц вызвало сенсацию в зале. За каждым из них обычно следовали поклонники, и даже в дорогом, уединенном итальянском ресторане можно было встретить таких приверженцев. Люди за столиками перешептывались. То, что эти двое оказались здесь, подтверждало репутацию этого местечка. Соседи кидали на них любопытные взоры, довольно убеждаясь, что им предстоит созерцать эту парочку еще, по крайней мере, пару часов.

Соня и не подумала принарядиться, но ее внешность супермодели искупала все. Это лицо и эти длинные ноги значили куда больше, чем огромная спортивная сумка, висевшая на плече, черная маечка и короткая черная юбка под накидкой.

Марк сопровождал ее за столик с величайшим почтением, как будто опасаясь, что, случись любая непредвиденная оплошность, даже самая незначительная, и она взорвется от гнева. Он был чуть повыше ее и одет в тот же черный цвет, и те же темные яркие глаза сверкали под густыми ресницами. Хорошенький молоденький официант никак не мог решить, кто же из них лучше. Соня с видом знатока проглядела меню, скорчив гримаску.