Мари. Дитя Бури. Обреченный - Генри Райдер Хаггард

И с тех пор имя Мамины не произносилось в семьях Садуко и Умбези, а когда все же появлялась необходимость упомянуть эту женщину, ее называли новым именем, составным зулусским словом «О-ве-Зулу», так, кажется, оно звучало, что переводится «Дитя Бури», потому что «зулу» означает как бу рю, так и небо.

Не припомню, чтобы Садуко говорил со мной о Мамине до кульминации этой моей истории, а сам я, конечно же, никогда не упоминал о ней. Но с того дня я стал замечать, что он очень переменился. От прежней его гордости и открытого довольства собственными успехами, за которые зулусы прозвали его Самоедом, не осталось и следа. Он сделался безучастен и неразговорчив, каким бывает человек, глубоко погруженный в свои мысли, но тщательно их скрывающий, дабы кто-нибудь ненароком не прочитал их сквозь окна его глаз. А еще, как я случайно узнал, Садуко ходил к Зикали Мудрому, но какой совет дал ему коварный старый карлик, я тогда не узнал.

Единственным событием, случившимся после побега Мамины, стало послание, присланное Умбелази Садуко, которое принес один из принцев, брат Умбелази и его союзник. Послание было весьма кратким – из тех, что пишет человек, который по отношению к другому поступил дурно, и если не раскаялся, то искренне стыдится себя.

«Садуко, – говорилось в нем, – я украл у тебя корову и надеюсь, ты простишь меня, поскольку корове той не нравилось пастбище в твоем краале, а на моем она жиреет и всем довольна. Взамен ее я дам тебе много других коров. Все, что у меня есть, я отдам тебе, моему другу и верному советчику. Дай мне знать, Садуко, что стена, которую я построил между нами, рухнула, ведь совсем скоро начнется война и нам с тобой предстоит сражаться плечом к плечу».

Ответ Садуко был таким:

«О принц, ты тревожишься из-за пустяка. Корова, что ты забрал, не представляла для меня никакой ценности. Кто станет держать животное, которое вечно брыкается и мычит у ворот крааля, мешая своим шумом тем, кто мирно спит за его стенами? Если бы ты попросил, я бы сам с радостью отдал бы ее тебе, да к тому же задаром. Спасибо за предложение, но коровы мне не нужны, особенно если они, как эта, не приносят телят. Что же до стены между нами – ее нет: как могут два воина сражаться в битве плечом к плечу, если их разделяет стена? О сын короля, дни и ночи я мечтаю о сражении и победе! Я совершенно забыл о той бесплодной корове, что сбежала с тобой, самым большим быком в стаде. Однако не удивляйся, если в один прекрасный день ты вдруг обнаружишь, что у этой коровы острые рога».

Недель шесть спустя, в ноябре 1856 года, мне случилось побывать в Нодвенгу. К этому времени вражда между принцами обострилась до предела. И хотя ни одному из полков не было дозволено входить в город, Нодвенгу кишел народом, охваченным всеобщим возбуждением. Солдаты днем поодиночке приходили в город и к ночи уходили ночевать в соседние военные поселки. Однажды вечером, когда партия солдат – около тысячи – возвращалась в поселок Укубаза, между ними произошло побоище, которое явилось началом междоусобной войны.

Так вышло, что на тот момент в краале Укубазы квартировали два полка. Думаю, это были полки Имкулушаны и Хлабы, один из которых поддерживал Кечвайо, а второй – Умбелази. В то время как несколько рот каждого из этих полков следовали вместе параллельными путями, два командовавших ими офицера затеяли спор на извечную тему о престолонаследовании. От слов они перешли к делу – и в итоге сторонник Умбелази убил палицей того, кто поддерживал Кечвайо. Вслед за этим солдаты убитого офицера с криком «Узуту!», таков военный клич сторонников Кечвайо, кинулись на своих оппонентов. Завязалась жестокая драка. По счастью, солдаты обеих сторон были вооружены лишь дубинками, иначе ужасного кровопролития не удалось бы избежать, но и без этого почти пятьдесят человек погибли и много больше оказались ранеными.

Мне, как обычно, не повезло. В тот день я отправился верхом подстрелить себе к обеду пару птиц и, пересекая на обратном пути ту самую долину к месту своей стоянки в ущелье, где казнили Масапо, стал свидетелем самого разгара той драки. Прямо на моих глазах убили офицера и завязалась схватка. Не зная, что мне делать и куда деваться, ведь я был совсем один, я завел лошадь за дерево и стал ждать удобного момента, чтобы исчезнуть с поля боя и не видеть творящегося вокруг меня ужаса, поскольку, уверяю любого, кто, возможно, читает эти строки, видеть тысячу людей, закружившихся в вихре ярости и смертельного боя, было по-настоящему страшно. По правде говоря, то, что у них не было копий и они могли только лупить друг друга до смерти дубинами, делало их схватку еще бесчеловечнее, потому что поединки выходили более отчаянными и продолжительными.

Повсюду по земле катались люди, они колотили друг друга по головам дубинками, пока очередной удар не становился последним и один из сражавшихся не оставался лежать недвижим, раскинув в стороны руки, – либо без чувств, либо сраженный насмерть. Я наблюдал за этим жутким действом, не слезая с седла моего привыкшего к стрельбе пони, стоявшего как вкопанный, пока вдруг не обратил внимание на двух здоровенных воинов, со всех ног бегущих ко мне и орущих во весь голос:

– Смерть белому человеку Умбелази! Смерть ему! Смерть!

Видя, что дело приняло опасный для жизни, моей или этих двоих, оборот, я принял решение действовать.

В руке моей была двустволка, заряженная крупной дробью, по нескольку дробин в каждом заряде: на обратном пути к лагерю я надеялся подстрелить зайца. И, как только солдаты приблизились, я поднял ружье и выстрелил из правого ствола в одного из них, а из левого – во второго, каждый раз целясь в центр маленьких подпрыгивавших щитов, которые в силу привычки они вытянули перед собой, защищая горло и грудь. Конечно, на таком расстоянии дробины пробили мягкую кожу покрытия щитов и глубоко вошли в тела воинов. Оба нападавших рухнули замертво, воин слева от меня подбежал так близко, что упал под ноги моему пони, успев нанести ощутимый удар своей дубинкой мне по бедру.

Когда я увидел, что сотворил, и понял, что опасность для меня пока миновала, я, не тратя времени на перезарядку ружья, пришпорил моего пони и помчался к Нодвенгу, минуя по пути отдельные группы сражавшихся. Благополучно достигнув города, я тотчас направился к королевским хижинам и потребовал провести меня к королю. Меня приняли сразу же. Представ перед королем, я подробно рассказал ему о случившемся: о том, что, спасая собственную жизнь, я застрелил двух воинов Кечвайо – и тем самым предал себя в руки его правосудия.

– О Макумазан, – в отчаянии сказал король. – Я прекрасно знаю, что винить тебя нельзя. Я уже отправил полк, чтобы прекратить драку, и отдал приказ схватить зачинщиков и завтра же привести ко мне на суд. Я очень рад, что ты остался невредим, но боюсь, отныне твоя жизнь в опасности, поскольку сторонники партии узуту сочтут своим долгом схватить тебя. Пока ты в моем городе, я смогу тебя защитить – поставлю сильную охрану вокруг твоего лагеря. Однако тебе придется оставаться здесь до тех пор, пока не стихнет буря, иначе, если выедешь из города, непременно погибнешь.

– Спасибо тебе за доброту, о король, – ответил я, – но оставаться здесь мне не с руки, ведь уже завтра я надеялся отправиться в Наталь.