Столетняя война. Том IV. Проклятые короли - Джонатан Сампшен

принцев произнес гневную речь, заявив, что они были возмущены оскорблениями, нанесенными монархии. Король, королева и Дофин стали практически узниками в отеле Сен-Поль. Авторитет короны был сведен на нет купеческим прево и эшевенами в сотрудничестве с коалицией смутьянов. Те дворяне, которые все еще находились в столице и не были заключены в тюрьму, не могли покинуть свои дома. Должности при дворе и в правительстве получали некомпетентные люди низкого происхождения. Осерский мир был отменен почти сразу после заключения. В отсутствие какого-либо надлежащим образом сформированного правительства принцы объявили себя представителями общественных интересов. Далее представитель принцев изложил их предложения. Они были удивительно умеренными в данных обстоятельствах: прекращение насилия; отзыв Клинье де Бребана и его войск, которые опустошали территорию к юго-востоку от Парижа; создание чрезвычайной комиссии для восстановления мира и справедливости; амнистия парижанам. Между тем принцы хотели получить аудиенцию у короля, королевы и Дофина в провинциальном городе, таком как Руан или Шартр, или в королевской крепости Мелён или Монтаржи, но не в Париже. Затем последовала неделя трудных переговоров. Задержка была вызвана главным образом сопротивлением герцога Бургундского, который возражал против того, чтобы его соперники имели доступ к королю в месте, где он не мог бы контролировать результат. Но герцог Беррийский считал, что предложенные условия были разумными, и общественное мнение было на его стороне. В конечном итоге, при условии одобрения королем, было достигнуто соглашение на условиях, предложенных арманьяками[439].

1 августа 1413 года герцоги Бургундский и Беррийский вернулись в Париж, привезя с собой текст проекта договора. После их прибытия в столицу начался четырехдневный кризис, разыгравшийся под знойным небом во время одной из самых сильных за последние годы жары. В тот же день проект был представлен королевскому Совету. Советники поддержали мир, но боялись реакции улиц. И у них были веские причины бояться. В разгар обсуждения Жан де Труа, мясники Легуа и Сен-Йон, а также живодер Кабош явились со своими сторонниками и ворвались в зал заседаний Совета. Они потребовали показать им проект договора. Члены Совета показали им его, но не осмелились принять в присутствии главарей толпы. Вместо этого они отложили опасный момент, предложив сделать паузу для консультаций с основными заинтересованными сторонами в городе[440].

На следующий день в ратуше купеческий прево и эшевены рассмотрели документ. Это было бурное заседание. Радикалы на нем присутствовали в полном составе. Анри де Труа, сын эшевена, прибыл с большой вооруженной охраной и объявил собранию, что мир является всего лишь уловкой, после чего удалился. "У некоторых людей слишком много крови, — сказал он, уходя, — самое время вылить ее острием меча". Как и королевский Совет, купеческий прево и большинство эшевенов были твердо привержены договору. Но, подавленные вооруженными людьми, столпившимися в зале, они пошли на те же ухищрения, что и королевский Совет. Они решили передать вопрос на рассмотрение местных собраний каждого квартала и отложить решение на следующий день. Жан де Труа и братья Легуа возражали против этого. Они знали, что могут запугать городской Совет, в то время как местные собрания, разбросанные по Парижу, где преобладали зажиточные горожане, скорее всего, поддержат мир. Начались бурные дебаты, в конце которых кабошьены оказавшись в меньшинстве стали угрожали насилием. Но были и другие гильдии ремесленников, готовые защищать мир. "В Париже столько же литейщиков, сколько мясников", — крикнул один из членов Совета в ответ Жану де Труа. Кабошьены потребовали отложить обсуждение на три дня, так как им нужно было время, чтобы собраться с силами. Но Совет, чувствуя, что все идет не так, как им хотелось бы, отказался. Арманьякские принцы ожидали ответа, а их армии уже переправились через Сену и ждали приказа на берегу Уазы. Стало известно, что отряды Клинье де Бребана и английские и голландские наемники Карла Орлеанского сосредоточились на Луаре[441].

3 августа стало днем, когда все округа, высшие государственные чиновники, Университет, духовенство и кварталы города должны были провести свои собрания. Жан де Труа сделал все возможное, чтобы упредить их и созвал собрание представителей кварталов рано утром в монастыре бенедиктинцев Святого Элигия на острове Сите. Монастырь, окруженный сетью переулков, заполнявших остров до реорганизации, произведенной в 1860-х годах бароном Жоржем Османом, был традиционным центром радикальной агитации со времен более раннего восстания Этьена Марселя за шестьдесят лет до этого. Квартальные, которые выступали в качестве руководителей местных комитетов наблюдения, должны были высказаться первыми. Кабошьены считали, что их можно убедить. Жан де Труа подготовил листовки, обличающие арманьяков и их договор, которые раздавали квартальным по мере их прибытия. Но когда он начал свою речь, первые представители Парламента появились раньше, чем им было приказано. Их представителем был Жан Жувенель, адвокат короля. Он осудил эти листовки под спонтанные крики одобрения. "Мир, мир", — кричали квартальные. У Жана де Труа выхватили из рук листовки и разорвали их на его глазах. В итоге все парижские округа одобрили договор, за исключением округов вокруг площади Ле-Аль и Бургундского отеля. Парижане сразу же сообщили о своем мнении королю и Дофину в отель Сен-Поль, опасаясь, что кабошьены обойдут их, если они оставят это на потом. Герцог Бургундский был заметно обескуражен. "Так поступать нельзя", — заявил он Жану Жувенелю, находившемуся в большом зале с делегацией Парламента. "Тактика мясников не оставляет нам другого пути", — ответил адвокат. Дофин появился в окне дворца, чтобы объявить ликующей толпе внизу, что договор будет одобрен. Герцог Бургундский проиграл[442].

Как только собрание закончилось, Дофин предпринял шаги, чтобы отвоевать у кабошьенов контроль над улицами. Поскольку большинство его естественных сторонников находилось в тюрьме, его главным помощником в этом предприятии стал бретонский рыцарь Таннеги дю Шатель, который был назначен прево Парижа и получил контроль над Шатле[443]. Таннеги, которому было уже за сорок, суждено было стать одной из ключевых политических фигур последующих лет. Он был классическим бретонским военным авантюристом, мелким дворянином из Финистера, прославившимся как активный участник рыцарских турниров и поединков, отважным участником морских набегов на английское побережье и умелым капитаном наемных компаний герцога Анжуйского в Италии. Таннеги недолго служил камергером при дворе Людовика Орлеанского, который любил, чтобы его окружали люди такого рода. Но Таннеги, похоже, не был привязан к каким-либо группировкам, а только к отдельным людям. К 1412 году он привязался к Дофину и служил ему с беззаветной преданностью, став его ближайшим политическим доверенным лицом, а в качестве маршала Гиени — главным военным советником. Его хитрость и неутомимая энергия должно быть оказались бесценными для неопытного молодого принца[444].

В