Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич

Это его чрезвычайно смешало, а других присутствовавших удивило.

Тут я прибавил еще, что дома в крепости решительно почти все выстроены собственно на ссудную сумму. Ежели бы оная своевременно была выплачена и долгу не составилось на заемщиках, то беспрекословно это была бы их собственность! Но теперь на всех домах числится недоимка, равняющаяся первоначально выданной ссуде, а на доме Поторочина даже превышает оную, и ежели правительство рассудит за благо, за неисправность дом обратить в продажу или прямо взять в казну – и это не будет несправедливостью.

Этим замечанием я закрыл рот недовольным, но тут еще прибавил:

– Там, где объявляется желание государя, воля его для нас всех должна быть равно священна; мы все присягали жертвовать даже жизнью его пользам, а государь еще столько милостив, что при всех своих предположениях непрестанно заботится и о наших выгодах и пользах, и теперь по выводе евреев он предполагает в крепости поместить комиссариат переводом оного из Вильны. С этим переводом дома почти все займутся по добровольному согласно с хозяевами и за выгоднейшую для них цену. Из крепости вынесутся вонь и зараза, и роптать решительно никто не может и не должен.

После этого я положил срок вывода через шесть месяцев, оставя два контракта до истечения срока во всей силе. От меня некоторые купцы бросились к коменданту с просьбой его покровительства насчет составления записки по моему предположению торговли в оной. Комендант тот же час приехал ко мне и стал меня просить прежде за четверых, потом, спускаясь по одному, уже за двоих, но я решительно отказал, ибо мое предложение я считал вполне справедливым, и в крепости, невзирая на все домогательства и жалобы, тогда по крайней мере разрешено было иметь одну только мелочную лавку.

Новые неприятности со Смарагдом. – Жалоба лепельских мещан. – Сетование Смарагда на мнимое преобладание в губернском правлении католиков. – Просьба об отставке. – Разговор с Глушковым. – Объяснение с Дьяковым. – Дело об убиении священника в имении Станиславово. – Отношение ко мне духовенства в Витебске.

Я вернулся в Витебск, и, когда представил Дьякову благодарительный адрес еврейских купцов, он не хотел верить такому скорому и положительному окончанию этого дела…

Между тем у архиерея со мной открылись уже совершенно неприязненные действия; началось тем, что при самом настоятельном требовании с его стороны, или в губернское правление от консистории, о производстве следствия или судебного рассмотрения, я всегда в резолюциях моих при согласии включал статью закона, и эта статья утвердительно отвергала депутата; далее затем, архиерей узнал о записке моей, и пояснение оной фактами, что по запросам, к нему посланным из Синода, его чрезвычайно озадачивало. Мои распоряжения он уже явно называл противодействием, в первом своем отзыве в синод оправдываясь, что до меня десятки тысяч униатов перешли в православие, а при мне при всех усилиях его, архиерея, он едва-едва успел убедить до 60 человек.

Я удерживал себя в одном ограждении: всякое отношение архиерея, всякое требование полоцкой консистории удовлетворял немедленно, но с буквальным применением закона. Дьяков же продолжал систему князя Хованского, не разбирая, правильно или неправильно было требование Смарагда, лишь бы оное было ему послано. Таким образом, однажды я получил прошение из Лепеля нескольких мещан, которые были посажены в острог военно-уездным начальником, Агатоновым, по прямому извещению Смарагда, что они, быв уже все присоединены к церкви, опять совратились в унию. Мне они жаловались, что когда архиерей при Шрейдере приезжал в Лепель и там, в церкви, бывшим обывателям объявил свою волю, что они уже присоединены к православию, их даже в Лепеле не было, а они находились в отлучке, что и просили разобрать строжайшим следствием.

В то же самое время я получил от Дьякова предложение насчет этих же просителей отправить особого следователя и их непременно понудить к восприсоединению, от которого они, по показанию архиерея, умышленно и в соблазн другим отрекаются. Не было чиновников, кроме Агатонова и Яганова, которые с доброй охотой пускались на разбирательство подобного предложения, ибо многие лишились места и даже находились под судом по обвинению Смарагдом за пристрастие. На этот раз я положил самому себе отправиться на место и обстоятельно дознать всю правду.

Я слышал прежде о присоединении лепельских мещан, что оно произошло в следующем порядке.

Смарагд дал знать предварительно о своем приезде в Лепель. Шрейдер предупредил его там, с тем чтобы его встретить, посредством полиции созвал всех живущих в церковь и, когда архиерей прибыл, сделал ему торжественную встречу. Смарагд, отслужив краткое молебствие, благословил присутствовавших крестом Спасителя нашего и, допустив каждого поодиночке к лобзанию креста, по окончании громогласно объявил, что теперь все, кто прикладывался ко кресту, присоединены к православию и за отступление строго постраждут. Затем начались уже все притязательства и натяжки.

Протоиерей лепельской церкви Порошинский то и дело относился в полицию, в консисторию, к архиерею, к Агатонову со своими жалобами. Острог наполнялся отступниками, и не проходило дня без следствий и передачи дел к судебному рассмотрению. Так и теперешние просители попали в беду! Испрашивая у Дьякова согласие на мое предположение, я просил его разрешения на один случай? как привести мне к оправданию, если действительно окажется, что кто-либо из просивших не был тогда в Лепеле, когда приезжал туда Смарагд? Этот вопрос озадачил Дьякова, и он отвечал мне, что он в Лепель отправит от себя чиновника. Чиновник этот угрозой и убеждениями убедил просителей на присоединение. Вот как осторожно и внимательно следовало действовать! Я бы на угрозы не решился, и архиерей, конечно, воспользовался бы случаем обвинить и меня самого.

Когда я лично рассуждал с Дьяковым об этом деле, он мне отвечал:

– Чего же вы хотите? Желают присоединения, и мы правдой или неправдой, но должны выполнить это желание.

Заносчивость Смарагда простиралась до такой степени, что однажды Дьяков препроводил в губернское правление оригинальное отношение к нему Смарагда, оканчивавшееся следующими словами: «Я предваряю ваше высокопревосходительство, что я начинаю уже выходить из терпения». Дьяков едва ли заметил это выражение, а иначе он, конечно, постыдился бы такого рода замечание передать своим подчиненным. В другой раз, ко мне, архиерей, начав свое послание: «Прежнее губернское начальство покровительствовало православию», требовал какого-то нового следствия и в заключение дополнял: «Не один православный по злости католиков понес на себе тяжкое наказание, не один уже в отдалении от своего семейства за приверженность к церкви томится в Сибири».

Сделав распоряжение к удовлетворению в законном порядке требования и немедленно, в вежливых, но холодных выражениях дав отзыв Смарагду, я счел необходимым представить в оригинале это отношение к Дьякову и список с моего ответа. При этом я просил его обратить все внимание на слова обоих отношений и вдобавок заметил: «Смарагд утверждает, что прежнее губернское начальство пользовалось его доверием, следовательно, окончательный упрек относится уже прямо ко мне, а за мною и к нему, генерал-губернатору. По закону, он имеет право даже решенное дело истребовать к своему пересмотру; не рассудит ли он спросить Смарагда, чтобы тот указал ему хотя одно дело, несправедливо мною конфирмованное». Но, во всяком случае, просил я Дьякова устранить меня от подобных колкостей.