Звезды под дождем - Владислав Крапивин

— Ну, как дела…

— Какие дела?

— Учеба, отметки…

— С отметками у меня все нормально. За первую четверть троек не будет.

— Ну и молодчина! — бодро отозвался отец. — Если дальше так пойдет, к весне мопед купим.

— Зачем?

— Как зачем? Кататься будешь.

— Да? — сказал Журка и почувствовал, как подкатывает смех. После всего, что было, — мопед. Это надо же придумать! Удержаться Журка не смог, начал смеяться сильнее и сильнее. Это было плохо. Страшно даже. Потому что Журка понял: вслед за смехом сейчас рванутся слезы. С испугом и отчаянием он скрутил себя, заставил замолчать, закусил губу.

— Ты что? — удивленно сказал отец.

— Ничего. На мопеде можно ездить только с четырнадцати лет.

— Да ерунда какая! Все мальчишки ездят.

— Нет. Нельзя нарушать правила, — очень серьезно проговорил Журка.

Потом они долго молчали. Только у самого дома отец хмуро сказал:

— Хотел я выкупить обратно твою книгу, только нету ее уже в магазине.

— Книгу мне вернули.

— Кто?

— Ее купил Игорь Дмитриевич, отец Иринки.

— А… Ну, что ж… Деньги ему отнесешь потом.

— Думаешь, он возьмет? — со спокойным сомнением спросил Журка.

У отца прорвалась досада:

— А почему не возьмет? Презирает, что ли?

— Не знаю. Но он не возьмет, он ее мне подарил.

Дома было все, как прежде. Да и что могло измениться за три дня? Это только казалось, что он, Журка, вернулся из далекой и долгой поездки.

Веселый Ромка смотрел со стены вслед улетевшим птицам и готов был вот-вот взглянуть на Журку.

— Ты не сердись, что я тебя здесь оставил, — прошептал Журка.

Потом он разложил на столе учебники, поставил на полку "Сочинение об описи морских берегов". На прежнее место. Это было нетрудно. А как расставить и разложить по местам все, что скомкалось и перемешалось в жизни?

Отец заглянул в Журкину комнату, сказал насупленно:

— Я поехал за мамой. Значит, мы договорились, что ей ни гугу…

— Договорились, — со вздохом отозвался Журка. — Но только имей в виду, что я тебя все равно ненавижу…

Он заметил, как опять побелело отцовское лицо, и даже испугался на миг. Но только на миг. Он сказал то, что обязан был сказать. Он не хотел ни злить, ни обижать отца: просто объяснил все полностью.

Отец выкрикнул с придыханием:

— Ты что! Опять?

— Что опять? — тихо спросил Журка.

— Думаешь, если я… если с тобой по-хорошему, можно на отца опять плевать?! Сопляк! Или мало получил? Могу еще!

— Давай, — устало сказал Журка. — Ты сильнее в десять раз, справишься… А дальше что?

— А вот узнаешь что!

— Да не боюсь я, — сказал Журка. — До смерти все равно не изобьешь, а боль я перетерплю. А дальше-то что? Думаешь, я тебя снова любить начну?

Отец постоял, нагнул голову и шагнул из комнаты. Журка навзничь лег на тахту. Прислушался к тишине. Потом привычно позвал:

— Кис-кис… — И вспомнил, что Федот остался у Максима.

Как будто от мамы что-то можно было скрыть!

Она сразу поняла, что в доме неладно. Сразу спросила у Журки, что случилось. Журка, однако, ответил:

— Ничего. Все нормально. — И поскорее сел за уроки. Он твердо решил ничего-ничего не говорить.

Мама больше не расспрашивала его. Но вечером, когда Журка лег, она взялась за отца. Журка, засыпая, смутно слышал их голоса. Один раз он отчетливо разобрал мамин гневный вскрик:

— Ну что же ты за зверь!

Отец вопреки обыкновению отвечал тихо и, кажется, виновато.

"Так тебе и надо", — мстительно подумал Журка и не стал прислушиваться, заснул.

…Утром его не будили, было воскресенье. Проснулся он поздно, со скукой взглянул на пасмурное окно, лениво сел, спустил ноги. Стал думать: идти с утра к Иринке или сесть за книжку. Но это были поверхностные мысли. А в глубине вертелась беспокойная мысль, что предстоит разговор с мамой. Маме бы лучше не волноваться, но куда денешься?

Мама осторожно вошла. Села рядом. Журка сразу понял, что она знает все. Зябко свел плечи. Мама осторожно потрогала на его затылке завитки волос. Тихонько спросила:

— Ну что? Плохо, да?

Журка сразу понял, о чем речь. Обида опять колыхнулась в нем, и он сказал нарочно спокойным голосом:

— По-всякому. Одно плохо, другое хорошо…

— Я про папу. Как вы с ним…

— А с ним не плохо и не хорошо, — холодно проговорил Журка и стал смотреть в окно. — Сначала было плохо, а теперь… никак.

— То есть будто и нет его?

Журка пожал плечами:

— Почему? Он, конечно, есть. Но мне все равно.

— Журка, ну нельзя же так! Он же твой папа…

— Да… А что же теперь делать? — негромко сказал Журка, потому что и в самом деле не знал, что делать. Он подтянул коленки, уперся в них подбородком и быстро, украдкой, взглянул на маму. Спросил с надеждой:

— А может… я не его сын?

— Что? — Мама наклонилась к Журке, и он увидел, что она не знает: засмеяться или рассердиться. — Ты что городишь, дуралей…

— Ну… ты же говорила сама, что я весь в тебя, а на него ни капельки не похож. Ничего общего…

Мама притянула Журку к себе, посидела молча. Потом серьезно сказала:

— Есть у вас общее…

— Что?

— Ваше самолюбие. У обоих одинаковое. Гордость…

Журка подумал над этими словами. Честно подумал, а не так, чтобы сразу сказать плохое. Но, подумав, беспощадно сказал:

— У него не самолюбие, а злость… И какая там гордость? Книжку унес потихоньку и даже сказать побоялся. А я потом хоть сквозь землю…

— Но он же не знал! Журка!.. Ты пойми, что он совсем по-другому смотрел на это. Думал, что эти книжки для тебя, как игрушки для малыша: сперва поиграешь, а потом надоест и забудешь. А если забыл про старую игрушку, зачем напоминать? Взял и унес… Помнишь, как я твои старые машинки в кладовку прятала? Если ты не видел, то и не вспоминал, а как увидишь — вцепишься: жалко!

— Это совсем другое дело…

— Но папа-то не знал, что другое. Он просто тебя не понимал. А ты его. Ты его тоже очень обидел.

— Ну да! — вскипел Журка. — На свои обиды у него есть гордость! А меня можно, как… бумажную куклу…