Шолохов - Валентин Осипов

«По свидетельствам» — как звучит-то для «достоверности»! Был ли Шолохов рупором официальных установок? Этому противоречат все факты этой книги. И они, надеюсь, разрушат таковой миф. А теперь о нетрезвости.

Не верю в чистоту замыслов тех, кто подписывал несколько раз донесения в ЦК с приговором «алкоголик». Речь о той службе, которая лечила представителей высшей власти, — Четвертом Главном управлении при Министерстве здравоохранения.

1. Ни одно министерское письмо об алкоголизме не сопровождалось приложением с конкретным диагнозом.

2. Все эти письма появляются в ЦК — по совпадению или в прямой связи — во время особых политических событий в жизни партии или в ходе ужесточения партруководства писателями. Не то попытка исключить неуступчивую натуру из активной деятельности, не то опорочить: вот он, Шолохов, какой!..

3. Чаще всего донесения о запоях не подтверждаются образом жизни. Например, в 1952-м он написал шесть статей, был делегатом — и выступал — на Всесоюзной конференции сторонников мира, через четыре дня после партсъезда отправил в издательство большое ходатайство об издании литературно-критической книги «О художественном мастерстве» Михаила Шкерина.

4. И едва ли не самое главное. Те, кто писал донесения, те, кто принимал их, те, кто использует оные для очернения писателя, ни разу не задумались, что означал шолоховский ответ Сталину в 1938-м: «От такой жизни запьешь!» Отчего и в самом деле порой случались срывы? Горечь чувств из-за понимания своей постоянной политической зависимости? Реакция на всевозможные притеснения и подозрения? На цензуру? Разрядка от изнурительного труда — ведь пером водит не рука, а сердце?..

Рассказал Светлане Шолоховой о своих находках в партархиве. Слышу в ответ:

— Эти письма… Я их расцениваю… подло было писать о писателе! Если уж хотелось заботиться, так разве так заботятся?! Я эти письма считаю как желание настроить ЦК против неуступчивого, неуправляемого писателя. Это к тому же чиновная перестраховка-подстраховка: если что случится — как с Фадеевым, — мы, мол, своевременно сигнализировали… И грязные преувеличения, чтобы просто опорочить.

Она привела еще один аргумент в защиту чести и достоинства отца:

— Вы от кого-нибудь слышали, чтобы настоящий охотник был алкоголиком? С трясущимися руками? А отец — ах, как он славился метким выстрелом.

Шолохов прочитал решения партсъезда и новый Устав КПСС. Был в нем и такой пункт: «Член партии обязан: быть активным бойцом за выполнение партийных решений…»

Страна после съезда стала жить в учащенном ритме. «Правда» только и делала, что призывала к активности.

Обильно публикуются восторженные отклики на выступление Сталина и на решения съезда. Немало их от писателей — фамилии, фамилии, фамилии. Нахожу в газете отклики из Ростова. Шолохова не обнаружил.

…4 марта 1953-го. Радио заставило вздрогнуть: сообщение о болезни вождя.

Он до последнего лицезрел Шолохова. На даче, в большом зале, красовалась целая галерея писательских портретов. Среди них Горький и Шолохов.

Через день объявили о смерти Сталина.

«Правда» выходит с прощальным словом Симонова, Твардовского, Фадеева…

Через три дня и Шолохов попрощался со Сталиным. Появилась его статья в 80 строк «Прощай, отец!». В полтора-два раза больше скорбные статьи Эренбурга, Гладкова, Ольги Берггольц, Ванды Василевской, Корнейчука, француза Луи Арагона, китайца Го Мо-Жо… На целую страницу статья «Гуманизм Сталина» Фадеева. Не счесть траурных стихотворений. Откликнулся засекреченный «отец водородной бомбы» академик Сахаров — в письме тех дней признавался: «Я под впечатлением смерти великого человека. Думаю о его человечности».

Вёшенец ринулся в Москву. Депутатский мандат помог ему прорваться в Колонный зал и постоять в почетном карауле у гроба.

…Ну и месяц выдался для Шолохова. Пришлось помогать старшему сыну и его юной жене выехать в Болгарию. Она — дочь тогдашнего премьера Болгарии. Но даже при таком обстоятельстве пришлось писать самому Суслову о разрешении на выезд: так строги правила зарубежных вояжей.

В смутных раздумьях стала жить страна после траурных мартовских дней 1953 года.

Шолохову тяжко. Все знают, что революция вызволила в нем необычайно рано проявившиеся способности. Сам он знал то, что партагитпроп четверть века корежил его талант и изо всех сил пытался приспособить к своим политическим нуждам.

Он очень быстро уловил своим обостренным писательским чутьем, что жить стало, как ни странно, сложнее. Читатель строже взыскует правды… Дети выросли, вглядываются в отца, как ответит на народные чаяния…

Неотступен вопрос: куда поплывет теперь огромный корабль-держава? Немного времени понадобилось умудренному опытом писателю, чтобы год от года все более прозревать — корабль-держава пошел в плавание после Сталина без хорошей карты. Понимал: Сталин отдал свой талант выдающегося диктатора неукротимому стремлению превратить державу в великую — любыми средствами!

Новые вожди, из каждой новой смены, все меньше озабочены прокладкой курса так, чтобы с заглядом за горизонт; у них, увы, все больше внимания вахтенному журналу, чтобы выглядел красиво.

Им и в самом деле приятно его перелистывать. В нем много записей об открытиях на неизведанных маршрутах, о победах и успехах, о гудках приветствий и флагах расцвечивания со многих встречных и поперечных лайнеров, о кликах зависти и восхищения. И почему бы не возгордиться: и команда дисциплинированная, дружная, и не боится трудиться, сколько попросят, и топлива полно, и топорщатся ракеты, и взлетают спутники, и возводятся новые надстройки, и в кильватере не одно союзное судно…

Все это тешит душу и застит глаза. И нет у них тревоги, что хотя команды с капитанского мостика зычны, и с верхних палуб фейерверки-салюты, и главнокомандующим здравицы, звезды и ордена, а ход не тот. Вдруг развернет против ветра, вдруг брюхом по мели, вдруг у скалистых берегов пробоина, а то и просто не догадываются счищать налипшее-наросшее, а это сбавляет скорость и притормаживает маневр. Не волнует, что наставления устарели, а на тех, кто пытается их осовременить, смотрят с подозрительностью. Реформы на кораблях? Зачем? Ведь консервативные флотоводцы внушили себе и экипажу, что вечна главная их лоция — наука марксизма-ленинизма.

Те, кто в трюмах у машин, задерганы, запутаны. Терпеливы и послушны — не то испытали в прошлом, и все равнодушнее взирают на ветшающий кумач призывов, приветствий и обещаний. И все меньше веры у них в то, что достигнут цели. Нетерпеливым же даже такое приходит в потаенных раздумьях — можно ли при таких адмиралах достигнуть цели по имени коммунизм? Им, сомневающимся или прозорливым, за такие думы — гауптвахта, а то и за борт.

Общество беременело безвременьем и безверием.

Шолохову все это обидно осознавать. Особенно это стало заметно в его статьях и речах с начала 1960-х годов.