Шолохов - Валентин Осипов

Побег от ареста, тюрьма для родичей и друзей, доносы и интриги, свирепая партийная цензура, обвинения «Тихого Дона» в антисоветчине, а еще отношения со Сталиным, не укладывающиеся ни в какую привычную по тем временам логику, многолетняя травля за то, что пошел якобы на плагиат…

Это и многое другое вполне могло бы считаться числителем жизни писателя. Вот какая доля выпала тому, чье творчество еще при жизни было признано классикой и увенчано любовью народа и высокими премиями, Нобелевской тоже.

Но есть и знаменатель его отношения к жизни и к литературе. Это вера в возможность всеобщего счастья, истовое стремление писать для народа, что часто противостояло власти, мужество отдавать свой авторитет на защиту гонимых тогда, когда и думать об этом было запретно…

Как же писать столь сложную биографию? Либо избрать такую манеру повествования, когда документы растворяются в беллетристике (блестящие образцы этого легкого для чтения приема дали французы), либо оснащать книгу прямыми вставками из воспоминаний, писем и архивных материалов для большей убедительности. Избрал второй вариант. Подумал: когда биография писателя то и дело искажается лукавыми вымыслами, только такой прием обеспечит доверие.

Эта книга писалась мной в память о том, кто вошел в вечность, видимо, потому, что исповедовал, как сам он признался, завет из Евангелия, что дню нашему довлеет злоба его.

Не случайно биография Шолохова выходит в серии «ЖЗЛ» издательства «Молодая гвардия». С ним писателя связывали долгие творческие и дружеские отношения, о чем не раз будет говориться в книге.

Родился Шолохов в особом году — в 1905-м. В России взорвалось недовольство страждущих, желавших иной доли рабочих и крестьян.

Ушел в мир иной в муках жуткой болезни — рак — в 1984 году. Он так и не дождался от своей партии обещанного к этому времени коммунизма. Всего-то год с небольшим оставался до провозглашения перестройки с ее отказом от посулов светлого будущего.

Сам Шолохов не заботился запечатлевать свою жизнь. Дневников не вел, биографических записок или воспоминаний не оставил да и редко когда жаловал журналистов интервью-беседами. Даже родословная его стала тайной, ибо для рабоче-крестьянского государства купеческое сословие прадеда, деда и отца не выглядело украшением.

Итак, нет пока для массового читателя полной его биографии. Из книг о нем последнего времени одни — научные монографии и потому мало кому доступны, другие не успели вобрать весь наконец-то разысканный огромный жизнеописательный материал.

Когда начинал книгу, — перечитывал сочинения великого вёшенца и вспоминал свои общения с ним, которые длились более двадцати лет (и начинались именно в «Молодой гвардии»), отчего-то выплеснулись на бумагу как бы эпиграфом к его биографии две строки. Одна из «Тихого Дона»: «То ли крестов на нем больше, то ли рубцов».

Вторая из любимой Шолоховым книги пословиц русского народа, собранных Владимиром Далем: «Мельница не по ветру, а против ветра мелет».

Предвижу вопрос: все ли факты удалось собрать для книги? Предполагаю, что нет. Значит, биография писателя еще будет уточняться и доосмысливаться.

Михаил Шолохов родился в тот день, когда по православному календарю славят и поминают создателей славянской азбуки святых равноапостольных Кирилла и Мефодия.

Случилось это в 1905 году, 11 мая, по новому стилю — 24-го, в области Войска Донского неподалеку от станицы Вёшенской.

…Пришла немужняя жена купца Шолохова к Агафье Назаровой и говорит:

— Бабуня, чтой-то животик болит…

Та в ответ:

— Ложись, я погляжу… Роды начинаются!

— Он у тебя, бабуня, помрет, неживой будет, — всполошилась.

— Не помрет.

Когда роды приняла, проговорила:

— Он у тебя еще большим начальником будет!

Итак, появился на свет божий от чистой любви своих родителей и вошел в грешный мир мальчишка — как и все по земному шару — под шлепок по попке, под истошный долгий крик. Мать в изнеможении — и в радости. Отец в беспокойстве — и в радости.

Ему пришлось начинать свою жизнь на никому не известном — в огромной России — хуторе с легким поименованием Кружилин, в ничем по внешнему виду не выделяющемся казачьем курене.

Жили хуторяне до поры до времени, до наступления XX века, несуетно, ибо понимали, что весну не отложить, осень не отсрочить.

Так и Дон-батюшка течет себе и течет, синеватым серебром отсвечивая. Тихо и привольно. Насмотрелся на натруженные черные пашни и белые куреня, на прибрежный плакучий тальник и по-над яром на прижаренные степи. Наслушался песен и походных, и девичьих, и озорных, и набрякших горькою слезой, а еще зычных команд на майданах при учениях, а еще жеребцового ржания на лихих джигитовках, а еще волчьего воя, лисьего бреха и порскающих стрепетов. Надышался вдоволь кислым мужским потом, дурнопряною полынью, конской мочой — когда водопой, дымками от рыбацких костров и ветром-астраханцем, паляще-знойным для тех, кто в поле…

В новом столетии Дон все чаще стал отсвечивать тусклым свинцом. Может, потому, что стал вбирать в свою глубокую и незамутненную по стрежню память не только радости, но и то, чего стало поболе, чем прежде, — невзгоды-огорчения своего прибрежного населения. Подслушал, как деды стали жаловаться, что ломаются устои прежней твердой жизни и что казаки приходят с царской службы иными…

Родился бы только тот, кто найдет в себе возможность почерпнуть из полноводных чувств и настроений своих земляков и радости-утехи, и печали-горести, и молитвы во спасение, и греховные проклятия, и шепот любви, и затмевающую разум ярость, и светлые мечтания, и черные намерения…

Совсем не случайно в «Тихом Доне» так много отзвуков песен про Дон, который одновременно и тихий, и бурный.

…Мише из самого раннего мальчишества, когда память прозревает, могла запомниться в их курене небольшая светлая и чистая комната, кроватка с узорчатыми спинками из волнисто согнутых прутьев, герань на окнах, в красном углу икона в рушнике, массивное в деревянной раме зеркало на стене, простенькие стулья и стол со скатертью ручной вязки — почти что кружева…