Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман

Он выпрямился, взглянул на меня и ответил: “Но, доктор Вейцман, у нас уже есть Лондон”.

Верно, сказал я. Но у нас был Иерусалим, когда на месте Лондона было болото. Он откинулся назад и продолжал в упор смотреть на меня… Я больше не видел его до 1914 года». А о декларации, названной впоследствии его именем, Бальфур скажет на исходе жизни: «Это самое значительное из всего, что я сделал».

На следующее утро после провальных выборов Бальфур навестил друга и произвел на него удручающее впечатление: за всю жизнь он еще не видел его «в таком расстройстве»38. Однако Бальфур ушел спать с книгой в руках, спустился к завтраку «отдохнувшим и жизнерадостным», после обеда играл в гольф, назавтра тоже играл в гольф и казался в полной мере довольным собой, совершенно не интересовался результатами выборов, «даже не взял в руки газету». В поражении он видел следствие подъема рабочего движения и нарастания в обществе жажды перемен. Реальные проблемы не играли значительной роли: аудитория не внимала аргументам.

Игра в гольф не отвлекала его от раздумий. «Выборы 1906 года знаменуют начало новой эры», – писал он на следующий день Фрэнсису Ноуллзу, секретарю короля. Внезапное пришествие Лейбористской партии – многообещающий факт. Подана заявка на власть новым претендентом. В письмах, отправленных и в этот, и в последующие дни 39, Бальфур разъяснял свое видение перемен: «Происходит нечто большее, чем обыкновенные партийные перестановки; то, что происходит сейчас, не имеет никакого отношения к нашим перебранкам, случавшимся три года назад». Кэмпбелл-Баннерман – «всего лишь щепка, подхваченная течением, которое он не в силах контролировать». Смысл происходящей драмы можно понять только в контексте того массового движения, которое привело к бойне в Санкт-Петербурге, вызвало бунты в Вене, манифестации социалистов в Берлине. Предугадывая долговременные последствия текущих политических трансформаций, Бальфур писал в дни триумфа либералов: «Все закончится, я думаю, развалом либеральной партии». Новые условия борьбы его больше приободряли, а не расстраивали, и он заверял Ноуллза в том, что у него нет «ни малейших намерений уйти из политики», так как меня «чрезвычайно заинтересовало то, что сейчас происходит».

Яснее многих других политиков он уловил начало смещения власти, не обычного смещения влияния от одной партии к другой, а гораздо более грандиозного сдвига – перехода власти к новому классу. Этот класс был еще далек от обладания властью, но его нарастающее давление на тех, кто этой властью обладал, вызывало в обществе конвульсии его отдельных компонентов.

Однако у Бальфура все еще не было места в парламенте. «Конечно же, я вовсе не собираюсь разъезжать по стране и доказывать всем, какой я честный и прилежный труженик»40. Для него нашли место в совете Лондона, и он вернулся в палату общин как лидер оппозиции.

Не только Бальфур, но и другие политики видели в триумфе либерализма предзнаменование его распада. Социалисты вынесли ему марксистский приговор. Роберт Блэтчфорд предсказал, что Либеральная партия какое-то время продержится, не проявляя особой активности, чтобы не отпугнуть умеренных последователей 41. Если либералы попытаются принять действительно целительное социальное законодательство, то лишатся поддержки капиталистических доброжелателей, которые перебегут к тори. Ничего не сделав в сфере социальных реформ, они утратят поддержку радикалов, их избравших. В любом случае для них это будет первое и последнее правительство. «Самое ценное содействие нашему делу окажет неминуемая дезинтеграция Либеральной партии», – заявлял Блэтчфорд.

Парламент 1906 года убедил тори в возвышении социализма и нарастании угрозы привилегированным классам. До сего времени землевладельческая аристократия и помещичье сословие были уверены в том, что могут говорить от имени народа, что у них общие интересы и в этом смысле они являются единым целым. Они верили в великодушие и благотворительность демократии тори, не вмешивающейся в существующий порядок. Они представляли себе народ в образе крестьян и слуг, которых привыкли видеть каждодневно и принимали за класс. Джордж Уиндем, главный секретарь по делам Ирландии в кабинете Бальфура, истинный тори, сохранивший свое место на выборах 1906 года, был искренне убежден в том, что выиграл только потому, как он писал матери, «что меня любят рабочие»: «Я победил благодаря их сердцам… Я всегда воспевал братство империи для всех, отстаивал равные условия для инородцев, величие империи для наших детей, необходимость откровенного разговора о христианстве в школах… Я открыл им свое сердце, и мы полюбили друг друга. Я выиграл, опираясь на торизм, империю и фискальную реформу. Ирландцы проголосовали за меня. Рыбаки проголосовали за меня. Солдаты проголосовали за меня. Мастеровые проголосовали за меня! Только потому что мы нравились друг другу и любим традиции прошлого и славное будущее».

Идиллия XVIII века, нарисованная Уиндемом, вне зависимости от ситуации в его электорате, и для Англии, и для всего мира в 1906 году была таким же анахронизмом, как принц-регент. Сельскохозяйственный класс исчезал, просачиваясь в города, а между индустриальным пролетариатом и патрициями не существовало никакой любви и общих интересов. Уиндем и иже с ним ничего не знали о жизни шахтеров и фабричных рабочих, людей, обитавших в серых, одноликих домах, стоящих унылыми, монотонными рядами. «Вообразите, – говорил Уинстон Черчилль приятелю, когда они проводили избирательную кампанию в Манчестере и проходили по одной в особенности убогой улице. – Каково жить на этих улицах, никогда не видеть ничего прекрасного, никогда не съесть ничего вкусного – никогда не сказать ничего умного!»42 Таковыми были в массе своей новые избиратели.

В числе 377 либералов – членов парламента 154, или 40 процентов, были бизнесменами, 85 – барристерами и солиситорами, 69 – «джентльменами», то есть помещиками, 25 – литераторами и журналистами, 22 – должностными лицами, а остальные 22 – университетскими профессорами, преподавателями, докторами и просто энтузиастами какого-нибудь дела 43. Среди проигравших тори самую значительную группу составляли опять же «джентльмены», около 30 процентов; за ними следовали бизнесмены – 25 процентов и чиновники – 20 процентов. Почти половину членов палаты общин составляли новички (310 человек), никогда прежде не сидевшие в парламенте. Благородный лорд, побывавший в новой палате, с удовлетворением отметил, что лишь немногие были одеты без соблюдения условностей 44, но ветеран-корреспондент журнала «Панч» сэр Генри Луси обнаружил «революцию» и в тональности речей, и в характерах персонажей, и в стиле поведения депутатов. В особенности грубыми манерами отличались ирландцы, преднамеренно демонстрировавшие вульгарность и пренебрегавшие традициями палаты общин. Поскольку она была английской, они ненавидели ее, а поскольку либералы, обладавшие парламентским большинством, в них не нуждались, они, не имея реального влияния, давали о себе знать шумными выходками и противодействием любым законопроектам, не имевшим прямого отношения к гомрулю. Победа либералов ничем не помогла их давней и тяжелой борьбе за освобождение от английского владычества.

Когда Бальфур вернулся, враждебное большинство открыто демонстрировало свою неприязнь к лидеру и символу разгромленной партии. Новые члены парламента, по словам Остина Чемберлена, «без стеснения грубили ему, зло подшучивали над ним и без конца перебивали». Никогда не терявший самообладания, добродушия и учтивости, Бальфур по-прежнему доминировал в дебатах и за один год восстановил свое непререкаемое господство и уважение оппонентов, скоро понявших, что он придает респектабельность палате общин. Хотя многие новые члены правительства были его личными друзьями, человек, занявший его место и смотревший на него через стол спикера, к их числу не относился. Кэмпбелл-Баннерман был глух, как выразился один из коллег, «к историческому очарованию»45 Бальфура и «просто не замечал его». Уже в начале сессий он попытался развенчать ореол «обаятельной исторической личности». Когда Бальфура попросили изложить позицию своей партии в отношении тарифной реформы, он прибег к старому приему говорить неясно и двусмысленно, чем истощил терпение премьер-министра. «Хватит дурачиться!» – взорвался К. – Б. Его предшественник «уподобляется старым Бурбонам». Он ничему не научился. Он использует те же самые легкомысленные манеры, такую же хитроумную диалектику, так же легко и фривольно относится к великим проблемам. Но он ничего не знает о настроениях в новой палате общин, если думает, будто там могут действовать такие методы. Я говорю: «Перестаньте валять дурака!» Это было по-своему отважное заявление, многократно цитировавшееся, но нисколько не развеявшее благожелательную ауру вокруг Бальфура.