Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман

Действительно, «новые ветры» подули в обществе. Но они еще не затронули класс тори. Там по-прежнему преобладали благодушные настроения. Философия тори воспринимала избыточную рабочую силу как источник получения прибыли, обусловленный экономическими законами природы и не подлежащий регулированию правовыми нормами. Высшее общество продолжало жить в комфорте и в свое удовольствие, и ему было трудно прочувствовать или увидеть чрезвычайную необходимость реформирования того, что «Таймс» назвала «несовершенствами социального порядка»31. Когда Кейр Харди в 1901 году впервые внес проект социалистической резолюции в палате общин и двадцать минут рассуждал об угрозе системы, построенной на извлечении прибыли, о революции «боксеров» и лондонских трущобах, которые можно было бы ликвидировать при общественной собственности на землю и капитал, «господин Бальфур, вернувшись с обеда 32, по привычке приятно улыбнулся спикеру, абсолютно убежденный в том, что ничего не изменится по крайней мере при его жизни».

В 1905 году предстояли всеобщие выборы и уступки стали неизбежны. Заманивая избирателей из рабочего класса, консерваторы назначили Королевскую комиссию по трудовым конфликтам, которой поручалось подготовить доклад о восстановлении принципа иммунитета от ответственности. Она даже разрешила принять закон о трудовых конфликтах, отменявший режим «Тафф Вейл»: проект рассматривался в комитете, прошел два чтения в палате общин, но дальше этого дело не пошло. Комиссия серьезно занялась проблемой безработицы, по ее предложению был принят закон о безработице, в соответствии с которым были созданы биржи труда, регистрировавшие безработных, помогавшие трудоустраиваться и в отдельных случаях выплачивавшие компенсации. Однако закон действовал только в Лондоне и, в сущности, носил характер инструмента для латания социальных дыр. Тори не располагали программой реального социального исцеления, потому что не хотели заниматься этим, по их мнению, ненужным делом.

Либералам, как партии меньшинства, была необходима поддержка рабочего электората, чтобы выиграть, и выиграть с таким преимуществом, которое позволило бы им освободиться от ирландского кошмара. Появление независимых кандидатов на избирательном поле означало бы для них катастрофу. В трехстороннем состязании они могли потерять голоса и в такой ситуации нуждались не в обычной поддержке, а в альянсе. Лейбористы в лице Рамсея Макдональда готовы были прислушаться к их запросам. В 1903 году Макдональд и Герберт Гладстон, главный «кнут» либералов, тайно договорились о том 33, что либералы не будут притязать на тридцать пять мест в обмен на союзничество членов парламента, избранных от трудящихся. Кейр Харди, с которым никто не консультировался, посчитал соглашение не только предательским, но и излишним. Либералы все равно поняли бы, что без голосов рабочего класса они бессильны, и им пришлось бы обращаться за поддержкой к лейбористам или идти «путем тори»34.

Всеобщие выборы состоялись в середине января 1906 года, растянувшись, как и полагалось, на две недели. Ведущее место занимали все острейшие проблемы последних трех лет: китайское рабство, протекционизм и свободная торговля, школьные налоги, «Тафф Вейл». «Китайцы на холмах Уэллса? – вопрошал риторически Ллойд Джордж: – Боже упаси!» Голоса демагогии и иррациональности укрепили общественную уверенность в том, что пребывание тори у власти слишком затянулось, и этот вывод был справедлив. Народу захотелось перемен, и он получил их.

Либералы победили с гигантским преимуществом. Они вернулись в парламент, имея беспрецедентное большинство мест: 513 против 157. Не все эти места были завоеваны их собственными силами. 53 места принадлежали лейбористам, 29 из которых были выиграны Комитетом рабочего представительства, и они впервые организовались в палате общин в партию с собственными «кнутами». Остальные 24 места принадлежали тред-юнионистам, называвшим себя «либ-лейбами», повиновавшимися либеральному «кнуту» и не смыкавшимися с Лейбористской партией до 1909 года. Эти 53 лейбориста и 83 ирландца помогли либералам завоевать абсолютное и практически несокрушимое парламентское большинство численностью 356 человек. Но и без лейбористов и ирландцев либералы располагали собственным большинством в 220 голосов, что освобождало их от необходимости устанавливать дружеские связи с какими-либо сторонними группами. Впервые они получили то, чего давно добивался Гладстон: эту «ужасную аномалию»35, как выразился один тори, имея в виду либеральное большинство, независимое от ирландского электората.

Достижения лейбористов представлялись еще более впечатляющими ввиду их последствий. Приятель сэра Альмерика Фицроя, потерявшего депутатское место от Ланкашира, объяснял свое поражение возрастанием значимости рабочего движения. Он связывал неудачу не с тарифами или какими-то иными проблемами, а с убежденностью, впервые зародившейся в рабочем классе, в том, что социальное спасение зависит от них самих.

В знак признания появления новой силы на политической арене Джона Бёрнса назначили президентом Совета местного самоуправления, и он стал первым представителем рабочего класса, занявшим государственный пост. «Поздравляю вас, сэр Генри, – написал он в ответ Кэмпбеллу-Баннерману, новому премьер-министру, который и предложил ему эту должность. – Это самое знаменательное из всех ваших назначений»36. После недельного пребывания в рядах правящего класса Бёрнс сказал Беатрисе Вебб: «Я чувствую себя совершенно другим человеком, чем неделю назад». Ему настолько понравилось иметь правительственную должность, что он процитировал сэру Эдуарду Грею строчку из произведения натуралиста Гилберта Уайта: «В июне у черепахи поднимается настроение, и она идет на кончиках своих лапок».

Но для тори это было величайшее поражение на выборах в обозримом времени. Даже Бальфур потерял место в палате общин, как и его брат Джеральд, двое членов его кабинета – Альфред Литтлтон и Сент-Джон Бродрик, его кузен Хью Сесил и, что особенно опечалило журнал «Панч», Генри Чаплин, сквайр Англии, тридцать девять лет прослуживший членом парламента. Все они вновь обрели свои депутатские места во время последующих дополнительных выборов, но пока балом правил «новый демос», наслаждаясь победоносным парламентским большинством.

Во время предвыборной кампании в Манчестере Бальфур, обладавший уникальной способностью не поддаваться суете, взял тайм-аут, чтобы поразмышлять над проблемой, интересовавшей не только его: вернется ли он в кресло премьер-министра? В 1903 году Теодор Герцль от имени сионистов попросил Джозефа Чемберлена оказать содействие в получении колониальной хартии для Синайского полуострова. Чемберлен не мог повлиять на британские власти в Египте, но видел в евреях превосходных агентов колониализма и предложил им Уганду в Восточной Африке взамен Палестины. Хотя в России продолжались погромы и восточноевропейские евреи пытались бежать из Европы, сионистский конгресс отказался от предложения, и Бальфур хотел понять – почему? Его давно занимала идея о том, что «христианская религия и цивилизация в большом долгу перед иудаизмом». Он постоянно держал на задворках памяти проблему Уганды и в разгар предвыборной кампании попросил своего политического агента господина Дрейфуса высказать свое мнение на этот счет. Дрейфус предложил привести друга, ревностного сиониста, родившегося в российской черте оседлости, д-ра Хаима Вейцмана, тогда тридцатидвухлетнего преподавателя химии в университете Виктории в Манчестере. Бальфур в своем избирательном штабе, устроенном в отеле Манчестера, отвел пятнадцать минут для разговора с гостем, а слушал его более часа 37. Вейцман нервничал и волновался, пытаясь рассказать известному государственному деятелю на ломаном английском языке историю надежд, страданий и идейно-нравственных мытарств своего народа. «Я прочитал целую лекцию о смысле и значении сионизма… Ничто другое, а только лишь глубокая религиозная убежденность, выраженная в политических терминах, может сохранить это движение, и эта убежденность должна основываться и проистекать из Палестины. Любое отклонение от Палестины было бы недопустимо… Я взмок, стараясь найти менее нудный способ выражения… Неожиданно и для себя я вдруг сказал: “Господин Бальфур, представьте себе, что я предлагаю вам Париж вместо Лондона. Вы согласитесь?”