Цитадель Гипонерос - Пьер Бордаж

— Моя голова и мое сердце задаются вопросом, как вам удается примирить с подобными практиками религию Крейца, — заметил Сан-Франциско.

— От этого компромисса зависит мое физическое, умственное и духовное равновесие, — ответил Эктус Бар, продолжая перемалывать зубами свою необычайную пищу. — Я бы давно был мертв, если бы, к примеру, упорно соблюдал свои обеты целомудрия… Моя очередь задать вам вопрос. Легенда гласит, что воители безмолвия путешествуют мысленным усилием; зачем в этом случае прибегать к дерематам миссии?

На это ответила, подняв глаза на миссионера, Афикит. Ей овладело недолгое, но свирепое желание заставить его выплюнуть изо рта гадкое содержимое.

— Сан-Франциско и Феникс еще только предстоит познакомить с антрой.

— А вы? Говорят, вы — одна из последних мастеров индисской науки…

— Я не чувствую, что достаточно восстановилась после реанимации. Кроме того, я не хотела расставаться с дочерью.

— Вы подтвердите, что при обычных обстоятельствах смогли бы путешествовать силой мысли?

— Мгновенный мысленный перенос — это не цель, всего лишь средство…

— Разве скаиты не использовали тот же процесс, когда исчезли?

— Мы совсем ничего не знаем о скаитах, или же так мало…

Одновременно она подумала, что Тиксу, может быть, погиб, пытаясь узнать больше о посланниках Гипонероса, и ее с новой мощью накрыла волна отчаяния.

— Перенос мысленным усилием — это явление, невообразимое для рационального ума, — добавил миссионер. — Церковь и официальная наука боролись с этой идеей с редкостным неистовством потому что она, точно так же, как ритуалы тропиков, бросает вызов самому понятию контроля над разумом, она полностью нарушает правила игры. Вы принимаете меня за ненормального, не правда ли, но в глазах бесчисленных подданных империи Ангов вы тоже ненормальны: люди, управляемые непостижимыми законами…

— Гоки! — воскликнул Сан-Франциско. Глянув на озадаченного Эктуса Бара, он добавил: — Так мой народ называл другие расы вселенной. Моя голова теперь понимает, что это слово можно перевести как «ненормальные»…

Он почувствовал, что за спиной кто-то есть, замолк и обернулся. В медицинскую комнату неслышно пробрались четверо тропиков-старейшин: двое мужчин и две женщины. Свет лампы подчеркивал их морщины, увядшую кожу, выступающие очертания костей, подкрашивал янтарным их длинные белые шевелюры и редкие волосы на лобках. В отличие от большинства женщин других народов Вселенной, грудь тропикале с годами не обвисала: с момента полового созревания они регулярно покрывали ее растительной мазью, которая сохраняла их крепость и в конце концов окрашивала их в нежно-зеленый цвет, и этот уход они прекращали только на время месячных или кормления грудью. Мужчины поддерживали свою энергичность с помощью схожих снадобий (миссионер использовал их с избытком), и могли активно принимать участие в праздниках плодородия до самой своей смерти. Нередко случалось, что старцы прощались с жизнью в объятиях женщины; такой способ покинуть мир живых считался одним из самых желанных в провалах Платонии, потому что, согласно местным поверьям, обеспечивал умершему вечное наслаждение.

Миссионер поклонился, подошел к старейшинам и начал с ними перешептываться. Местные часто поглядывали на Афикит и Йелль; в их глазах не было ни следа враждебности, только проблески восхищения, уважения и опаски.

— Они согласны лечить вашу дочь, — с широкой улыбкой сказал миссионер. — У них уже идет подготовка к церемонии празднования жизни. Но они говорят, что только поделятся силой растений, что ее исцеление будет зависеть от нее и от вас. Вы, ваша дочь и двое ваших друзей — хохим алебохи, существа, спустившиеся из света, и вы и только вы можете определить собственное будущее. Они послужат инструментами, а музыкантами остаетесь вы. В личном порядке, однако, я хотел бы предупредить, что эта церемония небезопасна: если ваше желание жить недостаточно сильно, растения вас подавят.

Афикит выпрямилась, пристально посмотрела на четырех старейшин, затем жестом указала на Йелль.

— Вот то, ради чего я должна жить, — медленно выговорила она.

— Тропики вам возразили бы, что долг — это не желание, а желание касается только самих нас.

— Желание меня покинуло: мужчина, которого я люблю, ушел навсегда.

— Может статься, он ушел потому, что желание покинуло вас…

Бирюзовые радужки Афикит и золотые искорки в них разом потеряли блеск, посветлели, почти растворившись в белках глаз. Она постаралась не подать вида, не потерять прямой и гордой осанки, но слова миссионера растравили глубокую и болезненную рану. Стремления к жизни у нее не было с самого рождения. Она всегда как будто наблюдала за собственной жизнью со стороны, нейтрально и безразлично — даже те шестнадцать лет, которые провела на Матери-Земле с Тиксу. Иначе она бы не отпустила его, она бы так сильно его любила, что они бросили бы вызов блуфу вместе и сразили его. Тиксу вырвал ее из лап работорговцев Красной Точки, освободил от обезволивающего вируса, но она умудрилась угодить в руки имперских сил и впасть в беспамятство на три с лишним года. Она была мертвой звездой, неспособной самой излучать, отдавать свой свет, свою энергию притянувшимся к ней мирам. И дочь ее ушла в собственное странствие оттого, что она не сумела привить ей тягу к жизни. После ухода Тиксу только Жек Ат-Скин смог отогреть заледеневшее сердце Йелли.

Ноги под молодой женщиной пошатнулись, но она не позволила себе упасть, чтобы не дразнить бавалохо зрелищем своей слабости.

— Я готова, — твердо сказала она.

*

Светящиеся папоротники, куда более крупные, чем в провале, давали свет — довольно ровный, но не позволявший разглядеть границ огромной пещеры. Бледные и пузатые колонны сталагмитов, острые кончики сталактитов, исковерканные очертания стен придавали всему ансамблю странный вычурный вид.

Рев подземного потока оглушал. Бавалохо молча собрались вокруг Камня Жизни — каменного возвышения в форме вульвы, на котором покоилась полностью обнаженная Йелль. Перед тем, как поднять ее на камень, две женщины сначала покрыли ее зловонной мазью, которая отемнила белизну ее кожи, и она выглядела издали как главный персонаж похоронной церемонии. Джулианский кориндон приобрел отчетливо черный оттенок.

Чьи-то руки схватились за стихарь Афикит, и она на шаг отступила.

— Не мешайте им, — вмешался миссионер. — У тропиков считается, что одежда — помеха для растений. Не пугайтесь: на оккультные церемонии в Бавало пристойность звать не принято.

И Афикит прекратила артачиться и дала себя раздеть. Женщины увлекли ее к подножию Камня Жизни и стали, методично черпая из огромной раковины, обмазывать ее кожу той же пахучей мазью, что и Йелль. От прохлады пещеры и вязкой субстанции Афикит пробирал озноб. Она не противилась, когда женские руки пробрались между ее бедер и сосредоточились на складках ее малых губ. Время от времени женщины приостанавливали работу, энергично оглядывали ее и произносили несколько слов на своем певучем языке. Они нанесли ей мазь на шею, на лицо, на макушку. Их пальцы задерживались в ее волосах, которые их явно зачаровывали своей податливостью, гладкостью и золотым отливом. Покончив со своим делом, женщины отошли и оставили ее у камня одну. Подсыхая, вещество затвердело и образовало твердую корку, которая не располагала к движениям. Поначалу Афикит не чувствовала ничего, кроме некоторого дискомфорта, но затем по ее тазу разошелся сильный жар, разлился по всему телу, и в череп, грудь, живот вонзились пылающие шипы. Боль была такой острой, что под сиракузянкой подкосились ноги, и она упала на землю. Сквозь капли слез на ресницах она мельком увидела коричневые силуэты тропиков. Они начали с идеальной синхронностью раскачиваться из стороны в сторону и бормотать нараспев набор звуков, перекрывающий рокот потока. Среди туземцев она заметила более высокий и светлый силуэт миссионера — раздевшись, он пел и раскачивался в такт со своей паствой Бавало. Сан-Франциско и Феникс, обнявшись, стояли немного поодаль, возле грузного желтеющего сталагмита.