Вечная ночь - Полина Дашкова

— Т-теперь я в-вам не в-верю, — сказала Ика, не открываяглаз.

— Почему? Мы же с тобой друзья.

— Д-друзья, т-так остановитесь и п-пустите меня в с-сор-тир.В-вон, там, у м-метро, к-кабинки.

— Там грязно и воняет, лучше потерпи, — елейным голосомпосоветовал дядя Мотя, — и вообще, пока адреса не скажешь, из машины невыйдешь.

Ика помотала головой и приложила палец к губам, чтобы ей немешали. Она сосредоточенно качалась на качелях спортивного комплекса, которыйстоял в её детской. Качели взлетали под потолок. Потолок был высокий, не белый,а голубой, и на нём Ика с папой нарисовали облака, солнышко. Все рисовал папа,Ика только подрисовывала облакам и солнцу глазки, ротики, чтобы они на неё смотрелии улыбались.

* * *

— Пусть полежит, — сказал профессор Гущенко, когда Олявернулась в свой кабинет, — то, что он скорее болен, чем здоров, для меняочевидно. И я бы, Оленька, на твоём месте не спешил приписывать емуустановочное поведение.

Больной был бледен, глаза его бегали. Оля заметила струйкупота, стекающую по бритому виску.

— Потеря автобиографической памяти, некоторые признакиаутоскопии. То есть собственное тело он воспринимает, как неизвестного двойникаво времени и в пространстве. Таким образом, налицо расщепление психики.Элементы бреда. Галлюцинации. Велеречивость, вязкость, ригидность. Плюсэмоциональная тупость. Я бы пока поставил шизофрению под ма-аленьким, воттакусеньким вопросом, — он показал кончик мизинца и улыбнулся, — думаю, скоровопрос отпадёт, диагноз полностью подтвердится. Лечение можно начать ужесейчас. Надо ведь помочь человеку. Это наш профессиональный долг, верно?Терапия психотропными средствами, инсулиновые комы.

Профессор был спокоен и слегка насмешлив. Оля знала, чтоговорит он сейчас для больного, а не для неё. Они оставались вдвоём совсемнедолго, минут двадцать. Но Карусельщик удивительно изменился. Никакого куражане осталось. Он молчал, и это было совсем уж странно. Сидел на стуле, сжавшисьв комок, втянув бритую голову в плечи, и накручивал на палец уголок казённойпижамной куртки.

«Вот это класс! — восхитилась Оля. — Кирилл Петрович сразупоставил мерзавца на место. А мне, как всегда, не хватает жёсткости».

— Ну, что, дорогой, будем лечиться? — Профессор встал,прошёлся по маленькому кабинету, положил руку Карусельщику на плечо и подмигнулОле.

Больной вздрогнул и съёжился под его рукой. Даже стало жальнаглого болтуна. Он казался совсем несчастным и пришибленным, особенно на фонеКирилла Петровича, спокойного, уверенного, весёлого. Оля давно не видела своегоучителя в такой отличной форме. Полтора года назад, когда они встречались впоследний раз, профессор Гущенко был на грани нервного истощения. Впрочем, онатогда чувствовала себя не лучше. Между ними происходило много неприятныхразговоров, Кирилл Петрович иногда срывался, грубо, обидно орал на неё.

«Ладно, не стоит вспоминать», — одёрнула себя Оля.

— Идите, отдыхайте, — сказал Карусельщику Кирилл Петрович, —всё будет хорошо, мы с Ольгой Юрьевной обязательно вам поможем.

Больной поднялся и на заплетающихся ногах вышел из кабинета.Перед тем, как исчезнуть за дверью, он быстро взглянул на Олю, словно хотелсказать что-то, но промолчал.

— Ну что, Оленька, — профессор обнял её за плечи, — откроемокошко да покурим?

Она не могла отказать, хотя сама почти никогда не курила всвоём кабинете и никому не разрешала.

От ветра зашевелились бумаги на столе. Стало холодно. Олянакинула вязаную кофту поверх халата. Они уселись на подоконник. Профессор таки не снял очков, она не видела его глаз, от этого было слегка не по себе.

— Вы его здорово напугали, Кирилл Петрович.

— Я не нарочно. — Он улыбнулся краем рта. — Противный тип.Впрочем, он, безусловно, болен. А больных надо жалеть, лечить, откинув личныесимпатии и антипатии.

— Вы думаете, это действительно шизофрения? — Оля попыталасьразглядеть глаза Гущенко сквозь затемнённые стекла, но не получилось.

— У тебя есть сомнения?

— Да. Я поэтому и позвонила вам. Спасибо, что сразуприехали.

— На здоровье. Я был поблизости. Слушай, сколько мы с тобойне виделись? — Он слегка отстранился и снял наконец очки. — Выглядишь неплохо.Подстриглась. Между прочим, напрасно. У тебя хорошие волосы.

— Что, так хуже?

— Нет. Тебе идёт. Просто волосы жалко. В наше времяроскошная шевелюра редкость, даже у женщин. А уж у мужчин… — Он вздохнул,загасил сигарету и похлопал себя по голове.

— Не гневите Бога, у вас никакого намёка на лысину.

— А вот посмотри, редеют на макушке. — Он пригнул голову.

— Все в порядке, Кирилл Петрович, кстати, макушка у васдвойная.

— Да? Не знал. Ну и что это значит?

— Вы должны быть очень счастливым человеком, просто обязаны.

— Ты смешная… — Он провёл пальцем по её щеке. — Веришь втакие штуки? Двойная макушка. Ну ладно, душа моя, давай выкладывай, зачемзвала.

— Кирилл Петрович, — Оля зажмурилась и незаметно сложилапальцы крестом, — я попросила вас приехать потому, что мне показалось, этотчеловек, Карусельщик, на самом деле Марк Молох.

— Кто, прости? — Гущенко протёр очки полой халата и опятьнадел их.

Он не мог не помнить. Просто удивился, и сейчас, кажется,они опять поссорятся, как полтора года назад. Оля почувствовала, как оннапрягся. Не хотелось ему возвращаться к той истории. Понятно, он тогдапроиграл. Группа развалилась. Убийцу не нашли.

Сколько всякой мерзости насмотрелась и начиталась она тогда,гуляя в паутине. Из однообразного месива выделялся только один автор. МаркМолох. И монологи Карусельщика удивительно напоминали его стиль, егоизобразительный ряд.

— Вот смотрите, слушайте. — Она вставила кассету, включиладиктофон, положила перед Гущенко распечатку порнорассказов. Эти листы долгохранились у неё в ящике, она надеялась, что никогда не придётся к нимвернуться, и несколько раз хотела порвать, выбросить. Но что-то останавливало.

«Маленькой девочке так хочется, чтобы её погладили поголове, почесали за ушком. Маленькая девочка любит страшные сказки. Большойдядя готов ей рассказывать их с утра до вечера…»

Дальше в тексте начинался вкрадчивый адский ужас. Из роялявылезала мёртвая рука с гибкими червеобразными пальцами. А рука дядиоказывалась у девочки под одеялом. Красочным литературным языком, обстоятельно,слегка иронично, было описано, как взрослый насилует и убивает ребёнка, приэтом рассказывает страшные сказки.