Пожарная застава квартала Одэнматё - Дмитрий Богуцкий

купеческих дочерей. Исполнитель женских ролей обязан следовать принятому образу всегда, даже вне театра. Дома, в бане, наедине с собой. Или хищная критика уличит тебя в неискренности, ложности, смешает с грязью, и разъяренная обманом публика растопчет тебя. Если бы только тебя одного...

Наше семейное дело — женские роли в представлении столичного театра Кабуки. Их играл мой прадед, ныне почивший и когда-то оставивший меч убийцы ради игры воображения, мой великий дед, воздвигший славу нашей фамилии, мой отец, достойный продолжатель, и я — их недостойный ученик. Тень былого величия.

Но я буду учиться. Учиться у всякого, кто сможет мне что-то дать.

Еще несколько раз я брал уроки у прекрасной и искушенной таю Окарин. Это сказалось на моей игре. Мне говорили, что критик Эдозава скупо отмечал, как я расту в мастерстве, что я становлюсь популярен, пусть и благодаря пока исключительно юной свежести.

Князь Тансю почтил нас еще одним посещением и изволил отметить меня личной беседой в своей ложе.

— Вы прекрасно поработали, — сказал князь присутствовавшей в его свите Окарин. — Это замечательно! Естественность, женственность. Вы воистину много сделали! Ведь так, Сэйбэй?

— Это действительно так, господин, — ответил Сэйбэй смущенно. — Прекрасные девушки...

Князь захохотал, прикрыв лицо веером:

— Какая же ты еще деревенщина, Сэйбэй. А вы действительно хороши, «прекрасные девушки». Я вами доволен.

Я и таю почтительно поклонились. Князь, прищурившись, переводил внимательный ищущий взгляд с меня на Окарин и добавил мельком:

— Я, пожалуй, даже ревную…

После чего быстро покинул театр. Окарин, удаляясь вслед за ним, горячо попрощалась со мной и назначила время и место нового сладкого свидания, оглушила меня нежданной радостью, незаслуженной наградой.

Это был последний раз, когда я видел ее...

Я любил мою яростную, нежную и заботливую таю. Но она была прекрасна, она была замешана в придворную жизнь князя Тансю, и это ее сгубило.

Ее нашли утром, в доме свиданий, задушенную поясом ее нижнего кимоно. На подносе остыли три курительные трубки. Кто-то ее убивал, и кто-то смотрел, как ее убивают, — словно кульминационную сцену театрального вечера.

Князь Тансю объявил, что найдет убийцу, и я не поверил ему. Актеру не нужно много доказательств, лишь немного знания человеческих страстей и животной проницательности. Я почему-то мгновенно понял, кто убил ее, и ледяная необратимая ярость пожрала мое горе.

Я снял черный парик, смыл с лица белила и чернение с зубов. Надел мужскую одежду, вытащил из ящика несколько подаренных поклонниками серебряных монет. Пошел в портовый кабак и в одиночестве напился там. До беспамятства.

Я пришел в себя под утро на берегу реки, взмокший, растрепанный, со сбитыми костяшками пальцев, одежда в брызгах крови. Совершенно не помню, что творил той ночью в прибрежных кварталах.

Дома меня встретил перепуганный отец, устроил мне душераздирающую сцену, потом загнал меня мыться, краситься, наряжаться и в театр работать, и не важно, что у кого-то там голова гудит, как колокол от удара.

Давали «Татуированную принцессу» — как обычно, пользовалась успехом. А вот князь Тансю, которого ожидали, не появился. Отец крайне встревожился. Даже более, чем от моей ночной вылазки в город в мужской ипостаси. Ибо невнимание подобного поклонника чревато неприятностями, да и сборы страдают. К вечеру, в конце вступления, появился Сэйбэй, передал новости отцу и надушенное письмо мне. Князь еще ни разу не писал мне. Это было волнующе. В письме он просил простить его отсутствие из-за неожиданных обязанностей в замке, заверял, что остается преданным поклонником и воздыхателем, стихи чьи-то приписал в конце... Я читал письмо отстраненно, словно изучал что-то отвратительное, как рассматривают паука на паутине.

Сэйбэй рассказал, что ночью был убит один из приближенных князя. Очень приближенный. Князь прозорливо окружил свое поместье сторонниками и запер все ворота.

Эта новость зародила во мне смутные воспоминания...

Тем же вечером я вновь надел мужской наряд и покинул дом через задние двери, ушел в городскую ночь.

Прошлая вылазка совершенно точно принесла мне определенную популярность в ночном городе. Встречные молодцы: носильщики, грузчики, рыбаки и бандиты — приветствовали меня как своего. Девицы низшего разбора под белыми накидками, ловившие свою рыбку как обычно у моста, хором поздоровались со мной, весело и добро.

Я вошел в давешний кабак, и мне тут же без вопросов налили. И подали в закуску маринованный дайкон:

— Ваше любимое…

У меня уже есть любимое? Впрочем, любимое оказалось действительно неплохо. Соседи по столам подмигивали и почтительно кланялись. Это что я такое учинил-то спьяну? Кого бы расспросить?

Впрочем, колебался я недолго, ибо провидение все решило само, — вечер неожиданно перестал быть томным. В кабак вломились молодцы с гербами князя Тансю при мечах и начали без лишних церемоний терзать кабатчика и посетителей расспросами о недавнем убийстве.

Приближенного князя, оказывается, забили до смерти поленом на заднем дворе этого кабака! Прямо на берегу.

Я подслушивал их разговоры, оцепенев. Я? Это не могу быть я! Я так не умею!

Один из дюжих вассалов Тансю, небритый, тяжелый как борец, все поглядывал в мою сторону, а потом, отправив своих товарищей искать свидетелей дальше по улице, не спеша подплыл к моему столу.

— Экая милая девица, — хрипло хохотнул он, присаживаясь за мой стол, сдвигая мечи за поясом, чтобы не мешали. — Давай посидим вместе, негоже такой милашке пить одной!

— Простите, господин ошибается, — ответил я. — Я вовсе не девушка и предпочитаю пить так, как сам пожелаю.

— Да что я, девки от мужика не отличу, даже и переодетой? — заржал здоровяк, отбирая у меня чашку. Выпив содержимое, протянул чашку мне: — Налей еще, красавица.

Веселый он был. Не злой.

Я встал из-за стола и сказал:

— Боюсь, это недоразумение не доставляет мне удовольствия, уважаемый господин. С тем я вас покину.

И пошел к выходу, как по сцене, между внимательными взглядами зрителей из-за столов.

Здоровяк удивленно поднял чашку и, повернувшись мне вослед, крикнул:

— Слышь, недотрога! Я что, недостаточно хорош для тебя, понять не могу?

Я вышел в прохладу улицы, вдохнул влажный воздух — пахло скорым дождем. Нужно было уходить.

Но далеко уйти он мне не дал. Поймал на полушаге, затолкал в узкий проулок между деревянными стенами домов, вцепился в мой рот широкими жирными губами, запустил широченную руку-лопату мне под одежду:

— Да у тебя и груди-то нет...

И вновь присосался, возбужденно рыча, все громче, громче, а потом уже и вовсе заорал истошно. Я