Крио - Марина Москвина

Однако на прилавках книжных магазинов появилось роскошное издание книги «Mein Kampf» Адольфа Гитлера. В красном тканевом переплете с белыми тиснеными буквами, ее выставляли в витринах, чтобы все видели: здесь возрождается немецкий дух.

При этом город охватила неслыханная фокстротная лихорадка. Куда ни глянь – «дансинги»! Отплясывали все: коренные и приезжие, обычные прохожие на улицах двигались в ритме фокстрота. I know a band… from Dixieland…

Ботик живо освоил фокстрот, для него, бывшего циркового, это было раз плюнуть да растереть. Товарищ Кузьма, ответственный за адаптацию нового сотрудника к берлинской жизни, люто завидовал, когда он, легко подхватив партнершу, угловато и ритмически переставлял ноги в такт музыки и отскакивал через два шага вбок.

Маруся разволновалась: столицу Веймарской республики наводняли девицы с короткой стрижкой и подведенными глазами, декадентки с тоненькими папиросками. А Ботик – импульсивный, темпераментный, разошелся, как муравей. Умом-то он понимал, что надо как-то построже, посолидней, очки надел, а не видит в них ни черта, ему и карманы зашила Маруся, чтоб руки туда не пихал.

Спрыскиваясь одеколоном из пульверизатора синего стекла резиновой грушей, источая ароматы яблок и бузины, Ботик успокаивал жену:

– Пойми, Мура! Это партийное задание! Обстоятельства заставляют…

И с группой работников торгпредства второго и третьего рангов пускался фокстротировать если не в отель «Эспланада», то куда угодно – с пяти вечера в любых венских кондитерских и кафешках, включая Сарайные кварталы, громыхал джаз-банд.

Иногда Боря заглядывал в бар «Маяковский» на Майнекенштрассе в центре «русского пятачка» послушать юного Ади Рознера, тот пиликал на скрипочке и до боли смахивал на Иону: те же клезмерские мотивы, те же искры летели из-под его смычка и обжигали сердце, так же пылко он вырывался на раздолье свободной импровизации, как говорила Дора, шиверт-навыверт всему, чему их там обучают в консерваториях.

В какой-то момент парень заиграл на корнете – так это было чистое серебро, которым всегда отличалась послушная малейшему дуновению труба Ионы. А теперь прибавьте мощный звук, безоглядное движение вперед – и мы получим в точности юного Блюмкина, канувшего во тьму роковых и смутных времен.

Кто знал, что их ждет встреча – и не в бесчисленных чередованиях жизни и смерти, а через всего-то восемь лет! Случилось это в тридцать шестом году, когда Ботик второй раз приехал в Штаты. По чистой случайности, возвращаясь с деловой встречи, заскочил он в кабачок на 5-й авеню, ища спасения от дождя. Но тот все набирал силищу, натуральный нью-йоркский ливень, когда потоки воды мчатся по мостовым, заливая туфли прохожим, и никакая умбрелла не поможет тебе остаться сухим.

Звук трубы доносился откуда-то из глубины, и он повлек Борю, как дудка крысолова, в самое чрево бара. Ботик вошел в зал и завороженно стал вглядываться в лица музыкантов, едва различимые в синем табачном дыме. Вдруг ему почудилось, как сквозь негритянский блюз по мостовой зацокали копытца и засквозил знакомый напев – о козочке, торгующей миндалем и изюмом.

Чудны дела Твои, Господи, как бесконечно Твое всемогущество, к чему прикоснется сила Твоя, то само делается животворящим! Тут вышла черная женщина, взяла за рукав трубача, вывела его к зрителям и низким голосом произнесла в никелированный микрофон:

– James Blyumkin, I beg to love and favor![28]

Так это извилистое течение, которое не пересыхает в пустынях прошлого, принесло Борю к берегам, где в который раз рыба Левиафан отворила двери лица своего, исторгнув из чрева Иону, казалось, безвозвратно утраченного и сто раз оплаканного.

Что они почувствовали, о чем говорили, увидев друг друга? Тут я повествую о неведомом, и мне сложно подобрать слова.

– Ты меня любишь или ты меня разлюбил? – спросил кто-то из них, неважно кто.

– Я всегда буду тебя любить, – услышал он в ответ.

В Нью-Йорке Иона добился нешуточной славы как духовик, еще бы, с такими талантами! Не отвлекаясь от болтовни с друзьями, называл он ноту пискнувшей птицы, взвизгнувшего на повороте трамвая, скрипнувшей на тротуаре подошвы…

– И все-таки, – скажет Иона, когда они с Ботиком встретятся после долгой разлуки, – все-таки, что ни говори, как бы я хотел вернуться в Витебск нашей юности и сыграть с Семой Гендельсманом в «Башмаке футуриста». Это были лучшие дни моей жизни…

«Милый Магуа!

При минимуме усилий с Вашей стороны, я сам сделаю все нужное в кратчайший срок. Это будет лучший вариант. Используем имеющиеся три дня с полным напряжением. Сосредоточим усилия на одной цели как можно скорее сдать «спецработу № 1». Вы не встретите с моей стороны саботажа, но я начинаю злиться уже из-за Ваших «привходящих» тем.

Условимся конкретно. Как можно скорее являйтесь с подкреплением. Я тем временем подготовлю материалы. В ТРИ ДНЯ ВСЕ БУДЕТ СДЕЛАНО.

«Милая Стешинька!

Я бы советовал Вам сочинять не повесть, а роман. Поскольку мало кто знает и понимает до конца, что это такое. Тут Вы можете смело пускаться в свободное плавание. Решающим фактором будут исключительно твердость намерения и воля идти до конца. Чуда можно ждать только от себя, сказал один великий человек, приступая к воплощению большого замысла, и добавил: «В этой книге моя жизнь или смерть – только так надо писать ее».

Однако, принимаясь за дело, мы не можем уйти от вопроса: каким должен быть современный роман, который воплотит век? Кто герой его?

А пока Вы кормите Магуа, размышляя над ответом, позвольте мне вернуться к чтению «Айвенго».

Жизнь Макара напоминала взлет орла.

У Стеши было видение, в котором «папка» плыл по небу верхом на льве.

И то, и другое соответствовало действительности. По Стешиному запросу в Институте марксизма-ленинизма на улице Маркса-Энгельса выдали справку, что Макар был делегатом на XII съезде РКП(б) с правом решающего голоса от Московской парторганизации, на XIII cъезде РКП(б) с правом решающего голоса от Московского комитета партии, на XIV, XV и XVII съездах партии, Х и ХI Всероссийских съездах, он был членом ВЦИК и ЦИК СССР, от РКП(б) его делегировали с решающим голосом на V конгресс Коминтерна.

Всюду он выступал с будоражащими речами, говорил громко, складно, развернуто (Ленин с лукавой улыбкой спрашивал у Луначарского после выступления: «Ну как, ничего себе прокричал? Зацепил?» Анатолий Васильевич ласково называл Стожарова «оратель»).

– Товарищи! – голос Макара был, по свидетельству любящей дочери, подобен раскатам грома и звучал в восьми тонах. – Вы видите, как мужественно рабочие с 1906-го по 1914 год цеплялись за свою организацию, не давая ей погибнуть!.. Товарищи! Кто-то мог подумать: изначально партия была кучкой заговорщиков, а была она крепко связана с рабочей массой и была его передовым авангардом!.. Мы, бывшие в первых флангах нашей организации, должны помочь Райистпарту в его задаче в описании истории нашей районной организации. Вы помните, товарищи, как шли дебаты на лужайке Золотого Рожка? Мы комплектуем все факты, касающиеся жизни Рогожско-Симоновской организации, как бусинки нанизываем их на нитку! К сожалению, сгруппированный материал – карточки, рукописи, прокламации, книги, собранные для раймузея, два раза бесследно пропали. Я надеюсь, что больше этого не повторится!