Конец пути - Ярослав Гжендович

Мы смотрели на встающее над Амитраем солнце и молчали. Небо начинало голубеть, изгоняя синеватую черноту пустынной ночи.

Едва лишь мы прибыли, как отыскали засыпанные песком отверстия, где прятались уста здешней горы, которую нам придется накормить перед возвращением. А потом мы присели у входа, чтобы взглянуть в лицо Амитрая.

Мы посидели так вот еще немного, пыхая трубочками, передавая друг другу баклагу с разведенным морским медом, жуя сушеное мясо и сыр. Скоро мы должны стать охотящимися скальными волками. Вечно на бегу, вечно чуткие и хищные. Прячась в тени и скаля стальные клыки. Но пока что у нас осталась эта вот последняя минута передышки.

Багрянец тоже сидел, чуть выше, при входе в пещеру. Он тоже достал еду и жевал мясо без слова сопротивления. Напиток мы подали ему в кубке. Хотя он и был самым покорным пленником, какого только можно себе вообразить, никто не рисковал делить с ним одну баклагу.

Сноп развернул карту, нарисованную на шелковом платке, и прижал ее уголки камнями, а потом положил рядом «глаз севера», следя за вращающимся зрачком.

— Если мы там, где должны были оказаться, — сказал он, — то мы должны направляться на запад, чтобы попасть на тот конец Стервятниковых гор.

— Не прямо на запад, — вдруг отозвался Багрянец. — Чуть к северу. Прямо на запад — кишлак Баракардим. Он небольшой, и на этой карте его нет, но, если в окрестностях стоит армия, они будут там, потому что в селе есть колодец. Есть там и какая-то дорога, а если дорога, то на ней колесницы и всадники. Нужно обойти кишлак, причем лучше всего — ночью.

— С тобой есть проблема, — ответил Сноп, — что неизвестно наверняка, не врешь ли ты и говоришь ли правду, а потому правильным было бы считать, что ты врешь всегда. Я не знаком с тем Странствующим Ночью и не знаю, чего он напился, что решил доверять жрецу Подземной.

— Он имеет надо мной власть, какой никогда не имел над другим человек, — ответил спокойно амитрай. — Ни отец над сыном, ни любовница над любовником. Не понимаешь этого, но сама мысль, что я мог бы сделать что-то не так, как он пожелал, для меня непереносима. Я страдаю хотя бы потому, что нахожусь вдалеке от него. Его желание таково, чтобы я вам помогал, прежде чем я уйду, чтобы сделать то, что он мне приказал. Потому если бы я должен был умереть здесь лишь для того, чтобы вы сумели сделать очередной шаг, то я умру с радостью. Моя жизнь, которую дал мне Ульф, является раскаянием. Я никогда не откажусь от него, пока не выполню его задание.

— Ты меня пугаешь, — сказал Сноп. — Ты или лжешь, или в голове твоей бардак побольше, чем у него.

— И все же это, пожалуй, правда, — говорит Н’Деле. — Я чувствую, что его душа связана и изменена. Более того, он, пожалуй, сам хочет, чтобы так оставалось.

Солнце уже полностью встало и залило равнину ярким светом, сделалось по-настоящему жарко, и мы начали потеть под одеждами, пошитыми из толстого мягкого полотна. Потому мы оставили их в пещере и вынули из седельных сумок пустынные плащи: легкие, как раз для жары, оливково-бурого цвета здешнего песка. Мы проверили оружие, оседлали лошадей, а потом сели в кругу, и я выставил перед собой кулак, а мои люди накрыли его ладонями, один за другим. Я говорил к Идущему Вверх, чтобы тот взглянул на наши намерения и осветил нам путь. Я вспомнил наше прощание в вырезанной каменной ограде для рабов, там, в стране Медведей, и почувствовал, как сводит мне челюсти. Я сглотнул слюну и наконец сказал:

— Мосу кандо. Нарахо. Икоду, аскари! Сказано. Пусть случится. Вперед, солдаты!

Пока мы сидели, Багрянец пребывал коленопреклоненно, уперевшись кулаками в скалу, и закончил, когда мы поднялись на ноги.

Мы ехали быстро, но не гоня. Чтобы не измучить вьючных животных и наших коней, непривычных к жаре. И чтобы не поднимать пыль. Один разведчик всегда ехал впереди, на добрых сто шагов перед нами, сходя с коня за каждым холмом, барханом или кучкой скал, чтобы взглянуть из укрытия на пустыню впереди.

Мы должны были остерегаться каждого, даже пастухов, которые могли выгнать овец на эти каменистые пастбища.

Когда солнце зашло в зенит, жара сделалась невыносимой. Земля и скалы дышали жаром, словно их вынули из печи, а небо превратилось в море огня. Мы нашли достаточно глубокий разлом, где поместились наши животные и мы сами, а потом накрылись сетями и выбеленными солнцем колючими ветками. Внизу была тень, и хотя все еще стояла адская жара, сияние солнца уже не прошивало нас навылет. Горы на горизонте казались сине-розовыми мазками кисти, а воздух подрагивал, словно вода в горном потоке.

Кони зевали, как псы, и не хотели специального корма из сушеных фруктов и мяса, зато то и дело тянулись к баклагам. Мы наполнили кожаное ведро и дали им пить, отерли с них пену, а потом и сами свалились на дно расщелины, дыша, словно рыбы на пляже. Ньорвин выглядел хуже остальных, был красным и весь потел; пот капал у него даже с носа и ручейками стекал к глазам.

— Смочите тюрбаны водой, — посоветовал Багрянец.

— Жаль воды, — сказал Сноп.

— Смочи тюрбан только Ньорвину, — сказал я. — Мореход слабо-больно. Мало-мало. Не уметь жар Амитрай.

Тот хотел что-то ответить, но казалось, что сил у него не осталось. Вытер лицо мокрой материей, а потом обернул ею голову.

Какое-то время мы сидели молча, тяжело дыша и пытаясь переждать самую жуткую жару. Сноп выполз на край расщелины и наблюдал, но, кроме стервятников в небе, ничего не было видно.

— Если увидишь темные тучи, пусть бы и далеко, дай знать: значит, нам пора убегать, — сказал Бенкей. — Теперь весна, и дождь может пойти, а здесь, где мы сидим, — дно сухого русла. Оно в один миг может наполниться ревущей водой.

— Хотел бы я, чтобы так случилось, — простонал Ньорвин.

— Сперва, — ответил Сноп. — А потом бы ты пожалел, что вообще родился.

Мы подождали, пока солнце не уйдет с небосклона, а потом отправились дальше.

Вошли в земли, где почва прежде была болотом, теперь высохла и растрескалась.

Едущий впереди Бенкей вдруг остановился, спугнув тучу отчаянно кричащих стервятников. Стоял там, остолбенев, пока мы не приблизились. Оказались мы в небольшой долине среди скал, и вся она усеяна костями. На солнце белели ряды ребер, щерились черепа и торчали рога.

— Красные волы, — пояснил Багрянец. — Некогда, до прихода Пророчицы, их разводили на мясо. Теперь в этом нет нужды, потому что Подземная не позволяет потреблять тела детей земли. Можно только то, что растет, а женщинам и девочкам еще молоко и сыр. Оставили только коров, да и то немного. А волов отпустили, а потому они подохли от голода и жажды. Везде есть такие вот кладбища.

— Странно, — отозвался в задумчивости Бенкей. — Я проверил каждый куст калечника. Ни одного плода. Даже зеленого.

— Дети ходят в пустыню и собирают все, что можно съесть, потом относят это в храм, туда, где весь провиант, который разделяют жрицы. В этих местах мало что растет. Калечник, лишайники, песочные корнеплоды. А сейчас голод. Если кто-то во время собирательства съест хоть ягодку, отправят на жертвенный стол.