Христианство и страх - Оскар Пфистер

И тогда иностранец был выбран ministere de circonstance[818], «священником по случаю», и женевские пасторы, презревшие свои обязанности, добились победы над гражданскими властями.

Все это выставляет женевских священников не в самом лучшем свете. Смелыми их явно не назовешь. Разгневаны и народ, и Совет, что, кстати, видно по многословным повторам секретаря! И как ведет себя Кальвин? 30 апреля пасторам поручили предложить одного из своих коллег душепопечителем в чумной лазарет. Уже настал июнь, и никто из них не выразил готовность исполнить этот долг, а иные говорили, что лучше пойдут к дьяволу или на виселицу, только не в прибежище для чумных. Какая возможность для Кальвина совершить подвиг и вызваться самому! Мы не знаем, выражал ли он в Женеве вслух те мысли, о которых писал Пьеру Вире. Но прошел месяц, его освободили от службы в лазарете, никто другой идти не возжелал, и удалось бы избежать весьма неприятного впечатления, вызванного трусливым поведением духовенства, нарушившего клятву, если бы Кальвин только заявил во всеуслышание – как позднее, правда, после протестов коллег, сделал его преемник Беза: «Я отказываюсь от своего исключительного положения! Я сам выйду навстречу опасности!» И можно ли оправдать то, что Кальвин лишь выражает мнение братии, забывшей о долге и деле, и ничем не показывает негодования, чего можно было бы ожидать от главы Церкви? Он, столь жестоко клеймивший нарушителей догмы, он, стремившийся столь сурово карать преступивших закон, всего лишь говорит, что им недостает мужества пойти в чумной ад, – всем, и ему в том числе! Совет принимает решение: молить Бога, чтобы впредь Он дал клирикам мужество исполнять свой долг, это решение позорным пятном ложится на всех клириков – и Кальвин молчит! Он не возражает ни единым словом! Нарушение обетов остается безнаказанным! Где знаменитая пасторская верность, не дающая оставить паству в смертельной опасности? В его поведении не вижу даже ее следа[819]. Ясно, что Кальвин, в соответствии с правом сеньора, хотел сохранить свою жизнь ради дела, но это означает, что реформаторские и политические интересы были сильнее душепопечительских. Когда началась чума, Цвингли поторопился к общине, хотя и понимал свою безусловную необходимость для новой веры. Кальвин, глава Церкви, допустил презрение опасного долга и не выразил ни малейшего протеста, когда его клириков не наказали ни за нарушение обета, ни за трусость!

Да, здесь он и правда смягчил суровость женевского правосудия, только вряд ли можно считать этот способ подходящим.

Решение Совета молиться Богу о мужестве женевских клириков как-то подразумевает, что у тех чувство избранности не слишком-то одолевало страх, – особенно если вспомнить, что Кальвин выступал против страха смерти и уверял, что верные должны даже алкать смерти[820]. Мы уже говорили, что Кальвин боялся колдовства, а время от времени на него накатывали приступы страха. То, что Кальвин относил к самым страшным адским мучениям ужас перед божественной молнией[821], говорит о том, как хорошо ему были знакомы страдания, вызванные страхом.

Говоря в целом, религиозное рвение Кальвина одолело страх. Католические навязчивости он в значительной степени преодолел, вот только сам создал что-то подобное новому католичеству в чудовищно узкой и жесткой системе навязчивых идей, и это особенно видно в том, как он понимает Церковь. Он не страдал неврозом навязчивых состояний, но характер его явно был компульсивным. Фрейд определяет этот тип так: «Он отличается господством “Сверх-Я”, которое при сильном конфликте отделяется от “Я”. В таком человеке господствуют страх, рожденный совестью, заменяющий страх утратить любовь. Он проявляет внутреннюю зависимость вместо внешней, он в высшей степени независим и в социальной сфере становится двигателем культуры, большей частью консервативным»[822]. Компульсивный тип нарцисса Фрейд описывает так: «Он представляет культурно ценную вариацию: к внешней независимости и принятию во внимание требований совести он добавляет способность к энергичной деятельности и усиливает “Я” в его противостоянии со “Сверх-Я”» (с. 118).

Из этих отличительных признаков у Кальвина абсолютно точно господствует «Сверх-Я» (совесть), которое противостоит грешному «Я», и конфликт между ними максимален. Страх, порожденный терзаниями совести, ведет к тому, что формируется система идей, призванная от него избавить, – компульсивно-невротических, догматических и тем самым религиозных. Вера в избранность преодолевает у Кальвина страх потери любви, божественная благодать заменяет любовь земных отца и матери, хотя, конечно, при этом от любви к людям остается почти только сильно подчеркнутая дружба с товарищами и помощниками по вере, а также рвение в помощи гонимым братьям по вере. При этом происходит отождествление, а лучше сказать, полное уравнение с ними, интроекция их личностей в собственное «Я» и взамен – самопроекция в них, а в остальном – сильная потеря человечности. Большей частью консервативным носителем культуры Кальвин является лишь в том смысле, что он хочет обновить и вернуть слово Божие в учение и в жизнь. В другом отношении он прогрессивен. Из черт, которыми обладают компульсивные нарциссы, Кальвин проявляет внешнюю независимость, строгое внимание к требованиям совести и способность к энергичной деятельности. Только не глупо ли говорить о нарциссизме человека, проявившего столь неповторимое самоотречение? Речь может идти только о бессознательном, сублимированном нарциссизме, который в пророческом самосознании приписывает себе непогрешимость в учении и воле и, охваченный религиозным превосходством, с гневом и пренебрежением осуждает честных и разумных иноверцев, беспрерывно зовет их свиньями, собаками, клеветниками, монстрами… безусловно, этого у Кальвина не отнять. Собственное толкование Священного Писания является для него бесспорным, как само слово Божие, и он не догадывается, что его благочестие, воспринимаемое как божественное озарение, предваряет частое явление в психологии – перенесение собственных мыслей и желаний на Бога. Как известно, до определенного уровня каждый бессознательно вычитывает в Библии то, что ему нравится и что соответствует его собственным желаниям и нуждам, а осознанно воспринимает это как объективную библейскую истину.

Эти факты относятся к сфере психологии; они не должны склонять нас к пренебрежительной оценке итога.

В борьбе за славу Божию и осуществление божественной воли Кальвин высвободил громадные нравственные силы. Но своей попыткой создать Царствие Божие на земле с помощью государственной власти и ужасно строгой системы наказаний он породил тяжелую регрессию, ведущую обратно к варварству; в христианской морали любви подобную направленность нужно отвергнуть самым решительным образом. Благочестие, в котором, несмотря на беспрерывное прославление Христа, царят боязнь и страх, отделяет об благочестия самого Иисуса бездонная и неизмеримо широкая пропасть. Вопрос о том, было ли столь ужасное положение дел необходимостью, без которой протестантизм бы погиб, пусть решают компетентные непредубежденные историки. С точки зрения религиозной терапии кальвинизм вызывает тяжелейшие опасения, хотя он и устранил некоторые нравственные пороки. И равно так же нельзя винить тех, кто сочтет жуткие искажения правосудия, призванные совладать с этими пороками, еще более аморальными, нежели сами злодейства. Тем более что нравы, царившие при Кальвине, в том числе и среди клира, оставляют желать лучшего.