Жил отважный генерал - Вячеслав Павлович Белоусов

– Не спеши, – шепнул в ухо Варьке Лаврентий, та готова была уже выскочить из засады.

– Всех ждёшь? – прыснула она.

– Не время.

Гардов между тем постоял, прислушался, поглазел по сторонам, сунул руки в карманы и заторопился по дороге, больше не поднимая головы, никого не дожидаясь.

– Эй! – почти крикнул ему вслед Лаврентий, но крик замер в горле, так и не огласив двор, а сам Лаврентий застыл, как каменный, не веря своим глазам.

Из подъезда выскочила, прямо выпрыгнула, как это она одна могла делать, Инка Забурунова! Она так же поплясала, покружилась на одном месте, словно выполняя заученную команду, оглянулась по сторонам, хлопнула себя ладошками по бёдрам, обтянутым дырявыми джинсами, и бодро поскакала со двора в противоположную от Димыча сторону. Когда она шмыганула мимо их дерева и скрылась за углом, Варька живо ткнула его в бок локтем, повела носом и не стерпела:

– А я что говорила? «Пани Валевска»![66] Учись, доктор!

Только полное отупение спасло Лаврентия от непоправимого – он готов уже было броситься за Забуруновой, но из подъезда неторопливо вышел Ушастый. Он постоял, походил, задумчиво поглядывая на тёмное окно дома, достал сигареты и присел на скрипнувшую под ним скамейку.

Лаврентий зажал Варьке рот и тихо увлёк её за собой, прочь от загадочного дома.

Из дневника Ковшова Д.П

В таких случаях хочется сказать что-то яркое и многозначительное. Обычно, если от души и от сердца, то что-то вроде: «Ну вот, пожалуйста… твою мать!» – вставив наиболее подходящее слово… А получается глупо и невразумительно. Я не исключение. Как ни прыгай через дерьмо, которым тебя со всех сторон обложили, хоть будь ты о трёх ногах, обязательно вляпаешься.

Теперь ломаю голову, что лучше? То, что залетел в самом начале и судьба оставила время исправить ошибку или уже не выбраться?… Кажется, время есть, тем более если рассуждать могу и не суечусь. Поэтому первое, что сделал, как учил ныне покойный славный следак Денисов, попробовал отсудить пылающий мозг.

Разложим всё по полочкам… Хотя и взволновал меня всполошившийся Течулин, взвинтил, что называется, нервы, я не помчался сломя голову в «белый лебедь». Это уже верный ход. Потому что не к лицу прокурору района по каждому поводу в тюрьму бегать, да ещё когда только что арестованный пальчиком поманил. Я его туда не уговаривал, не загонял. Сам залез.

Второе. Если с его стороны самооговор, как Александр кричал, выпучив глаза, его никто на это не подговаривал. Мы с ним беседовали за милую душу, слово, так сказать, за слово, я-то вообще, по правде сказать, любитель в таких случаях в большого слушателя превращаться. История трагическая, довольно жизненная, в некотором роде для мужского пола поучительная, как здесь не заслушаешься. К тому же очень чувствительная, можно отметить, романтичная: единственный верный друг, с которым всю жизнь рука об руку да которого всё время тащил за собой, человеком сделал, а он тебе и нагадил в самую что ни на есть шляпу. Трогает? Ну как же! Очень даже впечатляет.

Третье. Зубров – человек от сохи, на земле вырос; ордена, грамоты, почёт и блеск – это всё мишура, это побочное, второстепенное; он на земле у себя дома, его судьба ласкает, всё привык делать один раз, потом не переделывать: учился, служил, «нюхал демократию в составе ограниченного контингента войск, которые на танках в Праге спесь некоторым сбивали» – это его слова в его же откровениях, я за язык не тащил. Женился по любви и «Настёне» своей, как он её именовал, наклепал троих, один другого меньше. У него, как в сказке, – загадал желание, оно и исполняется. Так всю жизнь и везло. Этот везунчик со своими чудными лошадьми в Европу ездил, найдите такого в области! Нет. Он врать не умеет, его научить не успели, да ему незачем учиться было, я же отмечал его удивительное качество – ему судьба везде орлом монету показывала. Он членом райкома, не думая о выгоде, стал. Куда уж тут!

Выходит, он и милиционерам повинную сам написал, и следователю Течулину сказал на первом допросе, а мне в задушевной беседе чистую матку-правду. Излил, так сказать, душу, как есть.

Сомневаться в его откровенном признании нет повода.

Весь его рассказ вписывается в обстоятельства убийства, которые следователь, помимо его признаний, установил другими показаниями очевидцев: жены, соседей, детишек малых, сбежавшегося со всего острова народа. Зачем им оговаривать своего любимого директора, который всё для них, всё ради них, всё только им… Как клушка с птенчиками. Они на острове не жили, а катались, как сыр в масле. Там и заработок, туда рыбкооп с райпотребсоюзом и автолавки с лучшим товаром к празднику торопятся, как правительство в Москву!.. Врагов у него отродясь не бывало. Один только, которого он сам, Зубров, и пригрел, как змеюку на своей груди. Но это не враг. Это совсем другое дело. А он, добрый мужик Зубров, не знал и не слышал про восточную пословицу ничего. Да он и книжки-то если читал, только те, которые для работы нужны были… А пословица, если бы знал, возможно, и пригодилась. На Востоке говорят искушённые люди: «Смертельно жалит змея, согретая на груди!» Эх, Зубров, Зубров, наивная душа…

Рассуждаем дальше.

Раз директор Зубров не такой железный, как с виду кажется, значит, есть ключик к дверце его души. А уж ключик подобрать да в душу влезть, да с сапогами по чистой и нетронутой, как некоторые любят восклицать, по той девственной, сапожищами!..

Всё враз и отпечатается.

Вот с такой девственной, неискушённой душой и попал в тюрьму Иван Григорьевич Зубров.

Не верьте, друзья и недруги мои, не верьте блатным, что есть люди, пусть битые и перебитые, в наколках до пят и ни слова, кроме фени не ботающие, рецидивисты или авторитеты заслуженные, которым тюрьма – это дом родной. Говорят, это только с горькой иронией и с большой обидой на свою пропащую жизнь. Тюрьма – это… тюрьма. Никаких правил там нет, как нет и человеческого обличия, а уж о благородстве надобно забыть, лишь только переступил порог. Не зря и поговорки они придумывают типа «приходя – всё забудь, уходя – не прощайся». Там жизнь закручена совсем другими принципами. Человеческое заканчивается, а мразью несчастный становится с первой минуты, как попал за те стены и привели его для тщательного обыска, потому как из человека бедолага превращается даже не в животное, а в голое, в самом непосредственном смысле этого