Африканский ветер - Кристина Арноти

Неподалеку есть стоянка. Кто-то наваривает на ней деньги, какой-нибудь мафиозо или китаец, переселенец из Далласа, или японский инвестор, да какая, собственно, разница. Здесь всегда есть свободные места для машин, потому что парковка стоит так дорого, что даже богатые люди клянут ее владельца почем зря, оплачивая стоянку. Веселый парковщик собирает деньги, здесь надо платить вперед, иначе не сможешь выехать. Я оставляю китайцу «ягуар» и бумажку в десять долларов в качестве оплаты за полчаса стоянки. А что, если охранник дома на озере Тахо нашел труп Энджи? Я никогда не видел этого типа, а он знает меня только по фотографиям в газетах. Как он выглядит? Увидим. Возможно, это он. Если в дом пробрались бродяги, будут ли они пытаться узнать, что находится под столом? Нет. Тогда кто же? Кто? Кто?

Со стоянки узкий проход ведет внутрь «Китайской пагоды». Там полно людей, как в Вавилонской башне. Я пробираюсь мимо отпечатков знаменитостей, время от времени спотыкаюсь на них. И жду, когда кто-то хлопнет меня по плечу, схватит за руку, окликнет, убьет меня сначала взглядом, а затем словом.

За мной наблюдают, поскольку он меня знает, а я его нет. На меня смотрит некий шантажист… Охранник дома на озере Тахо бывший военный, который побывал во Вьетнаме. Это не производит на меня никакого впечатления, в моей душе был свой Вьетнам. Я натыкаюсь на людей и на их запахи. Я блуждаю среди волн запаха пота, чеснока, алкоголя, несвежей одежды. Нос забивается сладким запахом вафель, пропитанных прогорклым горячим маслом. Запах сахара смешивается с агрессивными ароматами хотдогов. Я прокладываю проход среди толпы с запахом испорченной карамели. Рядом со мной какой-то огромный мужчина несет на руках малыша, который чувствует в памперсе свою уже остывшую мочу. Его подмокший слой трется о выколотый на руке отца якорь, малыш явно доволен сделанным. Кто-то в этом известном борделе смотрит на меня и потирает руки, приговаривая: «Он пришел, значит, он виновен». Не надо было дергаться. Надо отсюда убираться. Прямо перед моим лицом перемешались пластиковые драконы, соединенные проволокой и подвешенные на столбе. Толстая китаянка занята тем, что приводит их в порядок. Я спрашиваю ее, сколько стоят мобильники. Она отвечает с презрением:

— Два доллара за дракона, есть по пять с другим рисунком.

Простофиля не должен беспокоиться, прежде чем он выбросит в мусорную корзину свои денежки. Нищий должен смириться со своей бедностью. Что-то похожее на огромную крысу, оказавшуюся на самом деле уродливой собакой, протискивается между ног, я вздрагиваю и случайно наступаю на одну из ее кривых лап. Собака визжит, словно свинья, которую режут. Какая-та дама с лорнетом читает фамилии людей, оставивших свои отпечатки. Она качает головой, считая меня грязным животным. Безродная собака убегает за стойку. Какая-та японка прикасается носом к сахарной вате, мне нравится эта японка с посахаренным носом, я улыбаюсь ей, она отворачивается. Я направляюсь к проходу, выходящему на автостоянку. Не надо мне было сюда приезжать.

Мне было девять лет, когда мать назвала меня придурком. Так обзывать меня было, по крайней мере, стыдно. Попробуйте произнести это слово с немецким акцентом… Имела ли она право называть меня придурком? Что же я здесь делаю?

Толпа людей несет меня куда-то, удаляя от отпечатков Эррола Флинна[46]. Я смотрю на часы, разыгрываю возмущение, собираюсь уйти. Затем я притворяюсь, что заблудился, придя сюда поразвлечься. Надо исправлять ошибку. Ну да, я порочный тип, у меня есть страстишка к грубым фигуркам львов из фарфора и пластмассовым рыбкам. Я останавливаюсь, чтобы поглядеть на отпечатки, обхожу вокруг следов Вивьен Ли.

Странное впечатление производит встреча с человеком, которого ты хорошо знаешь и который находится там, где не должен находиться. Ты с трудом его узнаешь. Это довольно распространенное явление: заставьте какого-нибудь служащего выйти из-за окошка, и вы никогда его не узнаете на улице. Он должен сидеть за окошком. Вот этот мужчина очень похож на человека, которого я хорошо знаю. Я смотрю на него с неуверенностью и улыбаюсь. Если это двойник, он примет меня за наркомана во время ломки! Но если это действительно он, то что он здесь делает, среди японских туристов, которые только что высыпались из автобуса?

— Син, что вы здесь делаете? Я с трудом вас узнал.

— Прогуливаюсь, — сказал Сэндерс — А вас-то каким ветром сюда занесло?

— Я здесь расслабляюсь, так много фольклора… И вспоминаю о тех временах, когда сам был туристом.

— А вот я никогда туристом не был, — сказал он. — Хочу отметить еще одно совпадение, доказывающее, что у нас с вами одни вкусы, одни устремления, одни черты старых мальчишек. Просто родственные души!

Его глаза цвета незабудки сверкают за стеклами очков в золотой оправе, седые волосы ярко выделяются своей белизной на фоне серого от смога воздуха, на бледном лице видны красноватые прожилки от лопнувших мелких сосудов. Он похож на известного врача-филантропа, который, чтобы заставить считаться с собой и, главное, чтобы избежать неприятностей с налоговой службой, оттачивает свою респектабельность.

— Я решил время от времени гулять. Когда человек трудоголик, вроде нас с вами, не остается времени на жизнь, — сказал он, — Я хотел бы избежать чрезмерной усталости, стресса…

— Меня поражает то, что мы встретились именно здесь, дорогой друг, — я был игрив, до странности непонятлив, — Син, коль скоро работа в компании так вас утомляет, уйдите на пенсию. Через три дня я смогу дать вам намного больше, чем распорядилась Энджи…

— Вы очень добры ко мне, — сказал он, взяв меня за локоть.

И тон его изменился:

— Я звонил вам вчера…

— Куда?

— И домой тоже…

— Филипп ничего мне об этом не говорил.

— Говорил. Я не перестаю звонить вам вот уже полутора суток, прошу вас к телефону, но вы отказываетесь говорить со мной.

Я слышу дыхание, мое дыхание, мне легко, я больше не чувствую своего тела, я всего лишь пульсация крови в моих висках.

— Шутите, Син?

— Нет.

Он весь раздулся от удовлетворения.

— Мне вас очень жаль, ваше будущее весьма печально. Не надо вам было убивать Энджи.

Китайский дворик пошатнулся, я почувствовал морскую болезнь, болезнь от этой жизни. Я схватился за скульптурную колонну из камня или из гипса, какая разница. Четыре стоявших друг за другом автобуса туристов отрезали нас от грязной стороны бульвара Сансет. Сэндрес смотрит на меня:

— Жизнь — странная штука. Она заставляет вас ждать, бороться в крайне тяжелых ситуациях и внезапно подносит вам все, о чем вы мечтали, на серебряном подносе. И вы без труда получаете все. Спасибо, Эрик!