Несгибаемый - Марина Агекян

Мелкие клавиши почему-то бегали перед глазами. Голова кружилась так, что, выронив пустой графин, Клэр была вынуждена вцепиться в крышку рояля, чтобы не упасть. Неужели ее силы были на исходе? Не так она представляла свою смерть. Клэр полагала, что умрет очень старой. И невероятно счастливой женщиной, сыграв в последний раз свою обожаемую Лунную сонату.

Опустив дрожащие руки на клавиши, она попыталась высечь первые аккорды сонаты. И когда это у нее получилось, от облегчения она чуть было не заплакала. Воодушевленная тем, что у нее хоть что-то получается, Клэр стала играть, но почти сразу же наткнулась на неправильную ноту.

Сердце резануло от боли, когда она поняла, что повторяется давний случай. Это показалось таким невыносимым испытанием, что сделав глубокий вдох, она попыталась вновь. И в очередной раз пальцы ее угодили на фальшивые ноты.

Это стало последней каплей. Резко отстранив от клавиш свои руки, будто бы обжегшись, Клэр смотрела на предательский рояль, с горечью понимая, что не может больше играть.

— Я даже играть не могу б-без те-тебя… — с мукой прошептала она заплетающимся языком.

— Ты играешь божественно, любовь моя.

Раздавшийся в тишине глубокий голос, вторгшийся в ее помутневшее сознание, заставил ее вздрогнуть так, что она чуть не упала со стула. Едва дыша, едва веря в то, что это на самом деле происходит с ней, Клэр медленно обернулась, чувствуя, как сердце, наполняясь тяжестью, почти замирает в груди.

Она, вероятно, бредит или спит. Не мог ведь Эрик стоять сейчас перед ней.

Но это был он.

В мокрой рубашке, прилипшей к телу, с влажными волосами и отросшей густой щетиной, с которых капли дождя падали ему на плечи и грудь, пропитав льняную материю так, что она стала почти прозрачной, не скрывая проступающих под ней мелких черных волос на широкой груди. В слабом сумраке пасмурного дня Клэр увидела его невероятно бледное, запавшее лицо и потемневшие от страданий почти остекленевшие обожаемые серо-голубые глаза, налитые кровью.

Мучительная, почти смертельная тоска по нему нахлынула на нее с такой силой, что Клэр стала задыхаться, а потом почувствовала, как влага обжигает глаза, капает ей на щеки и стекается вниз по побелевшему лицу. Из горла вырвался приглушенный звук, похожий не то на стон, не то на всхлипывания.

Бескрайняя, бездонная любовь затопила ее так, что Клэр вздрогнула, а потом услышала свой едва различимый дрожащий голос:

— Ты… ты п-пришёл…

Он сделал шаг в её сторону.

— Клэр…

Ощущая сильнейшее головокружение, Клэр попыталась встать, на самом деле задыхаясь при мысли о том, что он может подойти. Ей казалось, что если он дотронется до нее, она умрёт от боли.

— Не подходи, — с силой взмолилась она, на миг прикрыв глаза, чтобы побороть свою слабость и устоять на ногах.

Впервые в жизни останавливал не он. Эрик замер на полпути, но продолжал смотреть на нее наполненными такими неприкрытыми страданиями глазами, что заболело сердце.

— Я хочу обнять тебя.

Нежность, с которой он произнес эти слова, стала последней каплей. Дрожа, Клэр упала на стул, не в состоянии перестать смотреть на него. Не веря в то, что он всё еще хотел обнимать ее.

— Пожалуйста, не надо… — жалобно выдавила она, с трудом дыша. — Мне будет очень б-больно, если ты об-обнимешь м-меня…

Ее слова нисколько не остановили его. Сделав еще один шаг в ее сторону, он вдруг улыбнулся ей. Такой печальной улыбкой, что новый глухой стон слетел с губ.

— Я знаю, — охрипшим голосом молвил он, продолжая приближаться. — Но я всё равно обниму тебя и попытаюсь забрать эту боль себе. Ничто в мире не помешает мне обнять тебя сейчас.

— Эрик… — выдохнула она, а потом… Потом оказалась в его крепких как железо, теплых как солнечные лучи, до боли родных объятиях. В груди взорвалась такая мучительная боль, что она больше не смогла остановить рыдания. Обхватив невероятно напряженные, почти каменные плечи, Клэр уткнулась ему в грудь, вдыхая пьянящий аромат сандала, специй, дождя, травы, лошадиного пота, умирая от потребности вжаться в него так крепко, чтобы он больше не смог отпустить ее. Ощущая лбом прикосновение его колющейся, но теплой щетины, жар его кожи, она, закрыв глаза, действительно вжималась в него так, будто стремилась раствориться в нем, не пытаясь даже остановить слезы. — Эрик… Боже мой, Эрик…

Он был рядом. Он пришел и нашел ее. Вернулся, чтобы обнять, а не дать развод!

Судорожно вздохнув и опустившись перед ней на колени, он спрятал в ее волосах свое побелевшее лицо. Горло перехватило так сильно, что Эрик не мог больше говорить, с оставшимися силами обнимая ее сотрясающиеся плечи так, будто прирос к ней сам.

Он всё же смог найти ее. Господи, он нашел ее возле того самого рояля, который подарил ей! Она сидела перед ним такая бледная, будто привидение. На ней не было лица. Запавшие щеки и тени под глазами громче любых слов говорили о том, что с ней сделал его необдуманный поступок и нескончаемая неделя разлуки. Как много страданий он причинил ей. Боже, если б только у него была возможность исправить всё это!

— Прости меня, — выдохнул он, дрожа вместе с ней и зажмурившись, потому что что-то обжигало глаза. — Ради Бога, прости меня!

— Я не могу играть без тебя, — бормотала она, чувствуя такую зияющую пустоту в груди, что боялась умереть от этого. — Я не могу больше играть на рояле, когда рядом нет тебя, Эрик…

Ее сокрушенный шепот и рыдания терзали и заставляли его душу плавиться от острого, почти невыносимого чувства вины. Эрик еще крепче обнимал ее, если только это было возможно, и держал ее так, казалось, целую вечность. За окном бушевала настоящая стихия. Он даже не знал, как сумел добраться до нее сквозь разгорающийся и набирающий силы шторм. Только мысль о том, что он скоро будет рядом с ней, удерживало его на волосок от безумия. Невыносимая тоска по ней и долгие мучительные дни безумной скачки настолько измотали его, что он не мог больше двигаться. Единственное, что ему оставалось, это обнимать ее. И держать ее так до тех пор, пока не лопнет его искромсанное и изнывающее от любви к ней сердце.

— Я никогда больше не оставлю тебя, — прохрипел он сквозь боль в горле, чувствуя ее крупную дрожь, слыша ее глухие рыдания, которые терзали его еще сильнее. Да, он заслужил наказание за содеянное, но не мог смириться с тем, что это причиняло Клэр такую острую боль, что она не могла остановиться, оставляя на его плече следы своих горячих слез, которые, обжигая и проникая под кожу, въедались ему в кости и растворялись в его крови, изгоняя из него жизнь. — Прости меня…

Хмурое небо потемнело еще больше, когда с севера ветер пригнал еще более тяжелые тучи, из которых хлынул такой проливной дождь, что толстая стена не позволяла разглядеть даже двор за окном. Едва различимый треск в камине пытался нарушить зловещее завывание ветра, но все это перекрывалось глухими рыданиями, которые никак не могли утихнуть.