"Абрамсы" в Химках. Книга третья. Гнев терпеливого человека - Сергей Анисимов

Слева прозрачный лес и за ним здоровенная промзона, справа тянутся сплошные поля и привычные невысокие лески: ни единого дома с этой стороны не видно. Крупный очаг пожара в одном из полей, но слишком далеко, не разобрать, что горит. Возможно, сбитый вертолет или даже самолет. Возможно, что-то еще. Всякое они уже видали. Километры, один за другим, ложатся под гусеницы. В кишках нарастает ноющая боль: это у него почти всегда так. Вот сейчас, вот еще несколько минут, вот еще…

Хрип в рации, слова команд. Неудобный планшет на коленях. Это у высокого начальства и у войсковых разведчиков – современные электронные планшеты. У тех, кто попроще и пониже званием – бумажные карты нулевых годов выпуска в старомодных кожаных планшетах, которые нужно носить на ремнях, на боку. Эти выпускали годах, наверное, вообще в 50-х. Такой был у дедушки.

У какого-то поселка с вообще непроизносимым названием Николай, получив очередную серию приказов, остановил и развернул свое отделение. Здесь раненых было много. Бой еще шел где-то впереди, причем недалеко. Ухало на западе совершенно по-марсиански. Земля вздрагивала и даже вроде бы не до конца распрямлялась после каждого тяжелого удара. Трескотня стрелковки была слышна отчетливо, и довольно близко, но доминировала именно артиллерия. Запад и север тонули в дыму, растекшимся широким полукругом, а на юге было чисто – там лежало здоровенное Чудское озеро. Именно там, кажется, ранние проводники демократии были когда-то не поняты русскими в своих лучших намерениях.

– Куда несете, два дебила?! Сюда давайте, на площадку! Оля, шоковый! Второй шоковый! Что ты ему вешаешь, дура? В жопу бирки, зеленкой на нем пиши! Филимонов, сюда с сумкой!

Медицинская сортировка, именуемая также «триаж». По-французски. Французы нормально в Первую мировую повоевали, надорвались на всю жизнь. Теперь ни одного француза в пределах тысячи километров отсюда нет и не будет. Годы назад его учили, что сортировка – это полковой уровень оказания медицинской помощи. Что батальонам он не нужен. Ну да, конечно. Не «не нужен», а недоступен. Это потому что с военврачами напряженка, с офицерами. Но он-то сейчас есть!

– Операционная в первую очередь! Эвакуация в первую очередь! Во вторую! В первую! Снова в первую! Шоковый! Этот легкий, потом! Бля, сколько в нем пулевых? Этого в первую!

– Мама! Мамочка! Мама!! Я умираю!!

– Крепче держи! Крепче! Оля! Посмей мне только вырубиться, мать твою! Еще тюбик ему! Филимонов!

Хруст под ногтями, кровяная взвесь в воздухе. Пальцы скользят, и трудно увидеть что-то в этой каше из обрывков тканей, и человек бьется под руками сразу уже троих, вкладывая все свои силы в крик. Попал.

– Еще зажим.

Кто-то вкладывает стальную рукоятку в ладонь, вытянутую вслепую назад. Теперь легче. Второй сосуд явно меньше калибром. Теперь у раненого есть шансы.

– Нормально. Филимонов, два флакона сразу ему! Оля, бинтуй. Следующего!

Следующий – девушка с выпученными глазами. Хрипит, не способная произнести ни слова. Но дергается, когда санитар одним движением громадных ножниц взрезает на ней бушлат, и гимнастерку под ним.

– Слепое проникающее, пулевое. Гемоторакс. Работаем.

Филимонов подает все, что нужно. Молча, четко. Действует, как автомат. И сам Николай уже как автомат. Нет ни секунды на то, чтобы утереть кровяные капли с лица, и они засыхают, стягивая кожу.

Землю подбрасывает так, что он чуть не теряет равновесие. Перчатки нестерильные давно, плевать. Над головами проносится что-то большое.

– Воздух!

Тоже плевать? Нет. Мир сзади вспыхивает, и доктор валится вперед лицом, обхватывая раненую двумя руками сразу, прижимая ее к земле, закрывая собой. Воздух за секунду прогревается градусов до ста, а из груди все выбито. Дышать нечем, а вдохнуть – смерть. Трещат волосы на затылке, без звука кричит девушка, лицо которой он прикрыл одной ладонью. К счастью, через несколько секунд жар уходит. Не по ним, значит. Не облили, даже краем. А то бы… Видел он напалм, и уже не раз. Ничего страшнее, наверное, не бывает и быть не может.

– Живы?

Снова удар снизу – во все тело разом. Уши мгновенно забиваются, и слышимость снижается в разы. Горечь лезет в рот, в нос, в сразу начавшие слезиться глаза. Зато как-то сразу становится легче соображать. Оглядевшись прямо с земли, Николай перестает обнимать ровно так же таращущую свои глаза раненую, и приподнимается. Рядом надрывно кашляют и надрывно блюют несколько человек разом. Чуть подальше и сзади хриплый звук, который оказывается шумом двигателей. У Николая занимает секунду опознать отечественные боевые машины: БТР-80 и МТ-ЛБ. Один из БТР тащит подбитого на буксире, и тот вихляется из стороны в сторону. На бортах тактические знаки их бригады: сдвоенный, перевернутый острием вниз треугольник. Типа не просто «уступи дорогу», а «уступи очень быстро».

– Командир!

Голос доходит, как через стеклопакет или через проложенную ватой старую двойную раму.

– Командир! Лейтенант!

– Слышу я! Чего? Грузите!

– Смотрите!

Даже через глухоту интонации он улавливает. И да, видит. Шесть машин, восемь… Девять. Ближайшие два БТР открывают огонь, но у них пулеметное вооружение, им с такой дистанции разве что попятнать. Сколько до них, километра полтора?

– Грузимся, грузимся! Бегом! Бе-гом, я сказал!

Мат вылетает из глотки совершенно без усилий, но почему-то не слышится ушами. Голова ясная, мысли быстрые, но явно что-то не в порядке. На восточной стороне горизонта несколько дымных столбов, которых не было, когда он разворачивал пункт сбора раненых и сортировочную площадку. И горит БТР в двухстах метрах: это его, видимо, накрыл зажигательной смесью тот штурмовик.

Кто там, с той стороны? Отсюда силуэты ему не узнать, а вот оружие – без проблем. Малокалиберные автоматические пушки, пулеметы. Равным бой не выглядит. Два МТ-ЛБ застывают без движения и начинают медленно разгораться. Потом подбивают тот БТР-80, который тащит подбитого на буксире, и оба останавливаются тоже. Кто-то непрерывно отстреливает дымовые гранаты, и постепенно все пространство на сотни метров вокруг заволакивает серостью. Они грузятся, как бешеные. Места для лежачих не хватает, их кладут на пол вповалку. Легкораненых – на броню. Несколько очередей проходят прямо над головами, одна вбивается в землю широким веером: каждая пуля вышибает из грунта столб снежной пыли высотой почти в полметра. Кто-то из его людей падает, как срубленный косой.

– Дава-а-ай! На крышу все! Го-они!

Протягивающий Ольге ладонь раненый боец на крыше санитарного МТ-ЛБ молча опрокидывается назад, взмахивая руками. Попавшая в него пуля бьет с такой силой, что разворачивает крупного человека, будто куклу. Еще несколько пуль с треском, визгом и золотыми искрами рикошетят в разные стороны. Дыма недостаточно, и сейчас их видят все желающие пострелять. Визжит Ольга, бросаясь в сторону. Автомат на ее спине, сумки на обеих боках мешают, и женщина бежит криво и медленно, с натугой выбрасывая ноги. Да, уходит с линии огня, но толку-то, если очереди идут уже с двух сторон.