Врачи. Восхитительные и трагичные истории о том, как низменные страсти, меркантильные помыслы и абсурдные решения великих светил медицины помогли выжить человечеству - Шервин Нуланд

Послеоперационная обработка включала в себя периодическую смену повязок, при этом все, что касалось разреза, тоже дезинфицировалось в тумане распыленного антисептика. К концу 1869 года Листер накопил достаточно опыта в лечении ампутаций, чтобы опубликовать полученные результаты в журнале «Ланцет». Листер понимал, что для полноценного статистического анализа данных по-прежнему слишком мало, но совершенно справедливо считал, что «рассматриваемые материалы очень ценны, учитывая важность изучаемого вопроса». Ниже приводятся итоговые данные в том же виде, в каком они были представлены в выпуске «Ланцета» от 8 января 1870 года. Они говорят сами за себя:

До использования антисептика 16 смертельных случаев из 35; или 1 смерть на 21/2 случая.

Во время применения антисептика 6 смертельных случаев из 40; или 1 смерть на 62/3 случая.

Листер не включил в статистику большое количество ран, обработанных антисептиком по новой методологии и в результате излеченных без применения ампутации. Многие из них могли бы воспалиться и привести к смерти пациента, если бы их не дезинфицировали карболовой кислотой. В своей работе он написал: «Если бы за последние три года были зарегистрированы все случаи исцеления ушибленных ран рук и ног, включая многие сложные переломы, которые не считаются таковыми согласно нашей классификации, а также несколько серьезных вывихов, этого было бы достаточно, чтобы убедить самых упрямых скептиков в преимуществах системы антисептической обработки».

Публикация результатов лечения ампутации стала кульминацией работы Листера в Глазго. Период пребывания на должности хирурга в больнице Глазго, ограниченный десятью годами и не подлежащий возобновлению, закончился в 1870 году. После окончания контракта в клинике Листер не захотел остаться в университете. Несколько лет он пытался устроиться на более продолжительный срок в другие места по мере появления вакансий по своей специализации. Попытка занять должность профессора в Эдинбурге в 1864 году не увенчалась успехом. Не получил он назначения и в свою альма-матер – университетский колледж – в 1866 году. Ангажемент Листера в Глазго подходил к концу, и он уже был близок к отчаянию, когда его тестя, страдавшего церебральным тромбозом, настиг удар, буквально перевернувший жизнь его зятя. Частично парализованный, Сайм подал прошение об отставке с поста заведующего кафедрой клинической хирургии, и группа из ста двадцати семи студентов из Эдинбурга направила Листеру письмо с просьбой стать кандидатом на освободившееся место. В своем обращении они, в частности, написали: «Мы уверены, что, если вас назначат на эту должность, доброжелательность вашего характера и любезность ваших манер быстро привлекут к вам большое количество искренних и преданных последователей». Он получил эту работу в августе 1869 года, а к октябрю они вместе с Агнес вновь обосновались в Эдинбурге. Тогда ему было сорок два года. Начинались самые счастливые годы его жизни.

Хотя о доброжелательности и любезности Листера студенческому сообществу Эдинбурга было хорошо известно, новости о его достижениях в области антисептической хирургии, похоже, до них пока не дошли. Его методы широко применялись в некоторых континентальных больницах, но ни один британский хирург за пределами Глазго еще не стал адептом применения антисептиков, поверив в теорию о том, что микробы могут быть причиной определенных заболеваний и разложения тканей. Уже на этом раннем этапе начались дебаты о значении обнаруженных бактерий в инфицированных ранах. Некоторые думали, что они вторгаются в организм после того, как началось нагноение, не являясь источником инфекции. Были и другие скептики, считавшие бактерии безобидной загрязняющей примесью: они отказывались верить в то, что микробы играют какую-то роль в процессе заражения, и их не убеждало улучшение результатов Листера в лечении сложных переломов, абсцессов и пока небольшого количества ампутаций. Кроме того, существовало несколько альтернативных теорий, которые претендовали на объяснение нагноения и заражения посредством других механизмов, исключающих мародерство микробов (окисление тканей, упомянутое выше, было наименее умозрительным среди прочих). Сегодня они рассматриваются только заумными исследователями медицинской истории.

Таково было положение дел, когда Листеры переехали в свой большой новый дом под номером девять на площади Шарлотты в Эдинбурге. В последующие восемь лет, когда во всех крупных медицинских сообществах не утихали горячие дискуссии по поводу концепции, получившей название бактериальной теории заболеваний, имя Листера стало одним из самых знаменитых, а его идея – самой обсуждаемой в мире. Количество пациентов его практики и клиники увеличилось настолько, что у него появилась возможность испытать свои методы при выполнении самых разных операций, а распространение известности Листера привлекало все большее число иностранных гостей, желающих изучить его методики. Вместе с женой они снова создали кухонную лабораторию и начали работать над серией исследований в области раневой инфекции.

Его студентам казалась странной заинтересованность хирурга такими вещами, как пробирки и микроскопы. Их подкупала его уравновешенность и доброта, а также привлекала возможность научиться избегать заражения; теория, стоящая за его методологией, интересовала их мало. Вот что написал один из них Дж. Р. Лисон, посетивший своего профессора дома вскоре после его прибытия в Эдинбург:

Я инстинктивно чувствовал, что передо мной весьма необычный человек: такое редкое сочетание утонченности, таланта, доброжелательности и мягкости характера, каких я никогда раньше не встречал; он казался воплощением высоких стремлений и просто излучал эманацию доброты…

Он проводил меня к стоящему у окна длинному столу с несколькими рядами наполовину заполненных различными жидкостями и заткнутых ватными тампонами пробирок под стеклянной крышкой.

Это был любопытный набор, какого я никогда не видел. У меня не было ни малейшего представления о том, что в них и почему они заткнуты ватой; по моему опыту, экспериментальные пробирки всегда оставляли открытыми.

С величайшей тщательностью и гордостью он выбирал то одну, то другую, при этом, поднимая их и рассматривая на свет, он казался по непонятным причинам удовлетворенным их состоянием: жидкость в первой была прозрачной, во второй – мутной, а в третьей – заплесневевшей. Я, естественно, пытался проявлять академический интерес, но не мог даже себе представить, что это такое, и задавался вопросом, какую связь они могли иметь с моим визитом или с какой-либо областью хирургии. Насколько я помню, меня очень удивляло то, что столь выдающийся хирург занимался столь необычными вещами и тратил время на изучение бесполезных и далеких от своей специальности предметов.

В Эдинбурге новый профессор клинической хирургии дважды в неделю читал лекции в том большом амфитеатре, который был описан Лоусоном Тейтом. Листер преподавал физиологию и бактериологию, на основе которых он строил практическое обучение, демонстрируя все более усложняющуюся методологию обработки карболовой кислотой. Он открыл природу сепсиса и видел свою миссию в том, чтобы объяснять способы предупреждения его развития. Он полагал, что воздух кишит микроскопическими организмами, и поэтому каждая рана по своей природе загрязняется немедленно в момент выполнения разреза. Его цель состояла в обеззараживании всего, что соприкасается с открытыми тканями. Для этого он использовал растворы карболовой кислоты разной концентрации. Он даже разработал машину, распыляющую мелкодисперсное облако, в котором он проводил операции, не обращая внимания на пагубное влияние ядовитой жидкости на собственные легкие и на легкие его ассистентов.