Загадка XIV века - Барбара Такман

На возвышенностях Оверни и на юге тюшены собирались в банды из двадцати, шестидесяти или ста человек и вели партизанскую войну против знати. Они нападали на священников, устраивали засады на путников, похищали аристократов и требовали выкуп, в общем, хватали всех, у кого на руках не было мозолей. Как и сицилийская мафия, появились они не от хорошей жизни, но, когда стали собираться в отряды, богачи начали использовать их в местных разногласиях. Города и сеньоры нанимали тюшенов для борьбы с королевскими чиновниками. На следующий год волнения в Лангедоке переросли в восстание.

Высшее общество чувствовало, что власти приходит конец. Прошел слух, что в Безье, в Лангедоке, восставшие собираются убить всех горожан, имеющих более ста ливров дохода, а сорок заговорщиков хотят убить своих жен и жениться на самых богатых и красивых вдовах жертв. В Англии, по свидетельству хрониста, крестьяне напоминали «бешеных собак… или пляшущих вакханок». Простолюдинов именовали «головорезами, лиходеями, ворами… бесполезными ничтожными людьми… грязными и оборванными», а майотены считали себя их братьями. Ткачи Гента, по слухам, собирались уничтожить всех «добрых людей» с шестилетнего возраста.

Главный источник опасности представлял собой именно Гент.

Предчувствуя опасность, французы во Фландрии приготовились к наступлению. Тут сошлось воедино все — бунт бедняков против богатых, опасный альянс англичан и Артевельде, приверженность фламандцев папе Урбану. Де Куси одним из первых заговорил об армии, он вступил в нее вместе с тремя другими рыцарями-баннеретами, десятью рыцарями-вассалами, тридцатью семью оруженосцами и десятью лучниками, затем армия увеличилась до шестидесяти трех оруженосцев и тридцати лучников. Кузен де Куси Рауль, сын его дяди Обера, был заместителем Ангеррана, хотя и числился оруженосцем. Понадобилось шесть месяцев для сбора хорошо подготовленной армии, и поход начался лишь в ноябре. Многие не советовали начинать наступление в преддверье зимы, но стремление опередить англичан, несмотря на свинцовые дожди и холод, подстегивало кампанию.

Общая численность армии, по сообщениям, достигла пятидесяти тысяч, а на самом деле составляла около двенадцати тысяч — достаточно для того, чтобы приказать пехотинцам, как это часто требовалось, рубить кусты и деревья и расширить дорогу для похода.

Четырнадцатилетний король ехал вместе с армией в окружении дядюшек — герцогов Бургундского, Бурбонского и Беррийского, а также самых знатных аристократов Франции — де Клиссона, Сансера, де Куси, адмирала де Вьена, графов де ла Марша, д’О, де Блуа, д’Аркура и многих других знатных сеньоров и оруженосцев. Алую орифламму, которую поднимали лишь на торжественных церемониях или для битвы против неверных, пронесли впервые со времен Пуатье, дабы подчеркнуть священный характер войны. Неловкость заключалась в том, что если враг — сторонник Урбана, то, стало быть, врагом является и союзник короля Людовика Фландрского. Впрочем, он и так не пользовался популярностью, поскольку был связан с англичанами. На протяжении всей кампании на Людовика смотрели косо.

В тылу к армии относились враждебно. Французские города и население, сочувствовавшее Генту, придерживали продовольствие либо препятствовали его поступлению и по-прежнему не хотели платить налоги. Герцога Бургундского, уже чуть ли не короля, громко осуждали. Майотены Парижа поклялись на своих молотах оказывать сопротивление сборщикам налогов. Они изготавливали по ночам шлемы и оружие и планировали захват Лувра и особняков Парижа, чтобы теми не воспользовались против них как крепостями. От открытого противостояния их, однако, удерживал совет Николя де Фламана, торговца тканями, замешанного в 1358 году вместе с Этьеном Марселем в убийстве двух маршалов. Он советовал майотенам подождать, пока они не убедятся, что за гентцами преимущество, тогда, мол, и наступит момент. В это же время простолюдины бунтовали в Орлеане, Блуа, Шалоне, Реймсе, Руане, выказывая такую жестокость, что хронист писал: «Дьявол вселился в их головы и понуждает убивать всех нобилей».

Дойдя до реки Лис, на границе с Фландрией, королевская армия обнаружила, что мост, ведущий к Комину, разрушен противником, а все корабли исчезли. Берега реки были болотистыми и грязными; на другой стороне поджидали девятьсот фламандцев под командованием заместителя Артевельде, Петера ван ден Боске, стоявшего с боевым топором в руке. Де Куси советовал переправиться через реку с восточной стороны, в Турне: там можно и организовать подвоз продовольствия из Эно; но Клиссон настоял на прямом пути и сейчас был страшно раздосадован, вынужденный признать, что ему следовало послушаться совета де Куси.

Пока часть солдат отправили за лесом для починки моста, группа латников пошла к трем затопленным лодкам. Лодки вытащили, между берегов натянули канат в месте, скрытом от фламандцев. На этих лодках латники и оруженосцы, по девять человек за раз, переправлялись на другой берег, пока основное войско отвлекало внимание фламандцев стрельбой из луков и бомбард — маленьких переносных пушек. Опасаясь быть обнаруженными, но желая обрести славу отважных людей, храбрецы, к которым присоединился и маршал Сансер, продолжали переправу, пока четыреста человек не оказались на другом берегу.

Решив сразу захватить Комин, они взялись за оружие, развернули знамена и пошли боевым строем на глазах страшно взволнованного коннетабля, у которого «от страха за них кровь закипела в жилах». «Ах, святой Ив, святой Георгий, пресвятая Дева Мария, что я там вижу? Ха, Роан! Ха, Бомануар! Ха, Рошфор, Мальтруа, Лаваль! — кричал де Клиссон, называя каждое замеченное им знамя. — Что я вижу? Я вижу цвет нашей армии! Лучше бы мне умереть, чем увидеть это… Какой же я после этого коннетабль Франции, если без моего совета вы пустились в этакую авантюру? Если падете, всю вину возложат на меня, скажут, что это я вас туда послал». Он заявил, что все, кто хочет, должны присоединиться к армии на другом берегу, и приказал немедленно починить мост. С наступлением темноты командир фламандцев велел прекратить сражение, и французы остановились по той же причине. На холодном ветру, в грязи, под дождем, стекавшим по шлемам, они провели ночь, стараясь не потерять боевой дух. На рассвете обе армии зашевелились, французы громко называли имена отсутствующих сеньоров, чтобы противнику показалось, что их всемеро больше. И снова Клиссон испытывал страшные душевные муки, терзаясь от невозможности перейти через реку со всей армией. Когда начался бой, длинные французские стрелы с наконечниками из бордосской стали превзошли фламандское оружие, пронзали тонкое боевое облачение. Питер ван ден Боске был ранен в голову и в плечо, но солдаты унесли его в безопасное место. Фламандцы отчаянно сражались, деревенские колокола призывали на помощь, но в это время французы закончили ремонт моста. Армия де Клиссона устремилась на другой берег, смяла защитников и захватила Комин. За фламандцами устроили погоню, их убивали на улицах и полях, на мельницах и в монастырях, в соседних городах — везде, где они искали прибежище. Мародеры тотчас принялись рыскать по улицам в поисках богатой добычи, так как фламандцы, верившие, что противнику не перебраться через Лис, не укрыли имущество и скот в безопасном месте.

Когда король въехал в Комин, богатые буржуа Ипра и соседних городов прогнали наместников Артевельде и прислали к французам своих представителей. Стоя на коленях перед Карлом VI, двенадцать богатых нобилей Ипра предложили королю их город в обмен на мирную сдачу. Королю приятно было получить сорок тысяч франков. Малин, Кассель, Дюнкерк и девять других городов последовали этому примеру и выплатили шестьдесят тысяч франков. Хотя условия сдачи должны были избавить города от разграбления, бретонцев было не остановить. Они не стали обременять себя мехами, тканями и сосудами, а дешево продали награбленное имущество жителям Лилля и Турне, «себе оставили только серебро и золото». Бизнес, словно шакал, бежал вслед за войной.