Октавиан Август. Революционер, ставший императором - Адриан Голдсуорси

Достаточная умеренность Августа была его отличительной чертой. Подобный комментарий следует воспринимать не буквально, но как установку, направленную против пристрастия к выставляемой напоказ роскоши, которое уже в I веке до н. э. стало обычным делом и которое будет постоянно возрастать и приведет к излишествам Калигулы и Нерона. Август вел такой образ жизни, который он, и многие из равных ему, сочли бы подобающим. Декоративная настенная живопись с Палатина и других мест, которые могут быть связаны с принцепсом и его семейством, красочна, часто замысловата и соответствует самой последней моде. Его загородные виллы – постоянное убежище от суеты Рима – не отличались (опять-таки по меркам аристократии того времени) излишней роскошью, и только три из них он признавал своими, тогда как даже обладавший средним достатком Цицерон содержал девять. У Августа в отличие от некоторых других богатых сенаторов не было больших коллекций живописи и скульптуры, которые они держали только для частного просмотра. Как и у Агриппы, его произведения искусства предназначались для показа широкой публике. Он, однако, любил декоративные сады и собирал всякого рода редкости. На его вилле на Капрее (острове Капри) показывали «кости гигантов», кости огромных животных и рыб – предположительно, ископаемые остатки динозавров и тому подобных животных, – а также древнее оружие, которое, как утверждали, держали в руках знаменитые герои.[649]

Стиль жизни Августа соответствовал первенствующему сенатору – в самом деле, это явно считали образцом того, как сенаторам следовало себя вести – и подчеркивание скромности было относительным. Когда он бывал дома и при этом не принимал гостей и не занимался никакими государственными делами по должности, то обычно носил одежды, изготовленные для него Ливией, Октавией или другими женщинами его семейства, которым, без сомнения, помогала многочисленная челядь из рабынь и вольноотпущенниц. Ткачество было традиционным занятием жен и дочерей римской элиты, хотя в данной эпохе этим больше восхищались, нежели подражали, и трудно понять, в какой мере следовали в этом отношении примеру, подаваемому домочадцами принцепса. Зимой он носил четыре туники поверх нижнего одеяния и грелку на груди, а также укутывал бедра и икры ног – ношение штанов было варварским обычаем, который не был принят римскими императорами в течение почти 300 лет. Летом он одевался легко и неизменно носил широкополую шляпу для защиты от солнца, даже когда находился среди комплекса зданий на Палатине. Это, однако, являлось неофициальным одеянием. Всякий раз, когда он появлялся при исполнении должностных обязанностей, император Цезарь Август одевался на манер, приличествующий его статусу. Соответствующие официальные одеяния всегда хранились дома приготовленными так, чтобы он мог переодеться в случае, если у него внезапно возникала необходимость заняться государственными делами (Suetonius, Augustus 73, 82. 1).

Умеренность в еде также характеризовала Августа, и это также представляло собой сочетание его личных наклонностей и жизни сообразно с идеалом хорошего поведения для первого среди римских сенаторов. Светоний сообщает нам, что он любил простой хлеб больше, нежели булки самого лучшего качества, и часто ел влажный сыр, фиги и немного рыбы. Большую часть жизни он всякий раз, когда у него появлялось соответствующее желание, скорее с удовольствием закусывал подобными вещами, чем ждал официального обеда, и был склонен есть в то время, пока его переносили на носилках или он ехал в повозке. Цитаты из его писем говорят, что в этом случае он ел хлеб, финики и виноград. И говорят, что другими его любимыми кушаньями были огурцы, салат и ароматные яблоки – последние предположительно во что-нибудь макаемые или чем-либо намазанные. Вина он пил мало, принимая не более пинты и извергая из желудка все лишнее. Пиршества его были обильными, и официальные обеды частыми, хотя иногда сам он принимал немного пищи, уже поев перед этим или предпочитая сделать это после. Насколько мы можем утверждать, большее удовольствие он находил в компании и беседах или играя в кости либо другие игры, такие, как предложение народу цены за призы, не извещая, что это за призы и какова их действительная стоимость, перемешивая истинно дорогое с весьма посредственным – одна хитрость состояла в том, чтобы показывать людям оборотные стороны ряда ситуаций. На больших празднествах он любил объявлять секретные призы, иногда дорогие, иногда редкие, такие как древние монеты, а иногда шуточные подарки, такие как губки или железная кочерга, которым он давал названия, представлявшие собой каламбур (Suetonius, Augustus 75–77).

Август часто устраивал приемы гостей в своем доме и столь же часто принимал приглашения отобедать с другими, но это всегда были люди, считавшиеся по аристократическим меркам приличными. Он никогда не приглашал вольноотпущенников разделить с ним трапезу, но иногда мог пригласить в качестве гостей свободнорожденных, которые не были ни сенаторами, ни всадниками. Светоний приводит пример с бывшим speculator (первоначально разведчик по специальности), позже этот термин стал означать сыщика и, может быть, уже значил что-то в этом смысле, – который был приглашен отобедать. Август гостил на вилле этого человека, принимая на себя приятную обязанность его отблагодарить, и это наводит на мысль, что тот обладал, по меньшей мере, скромным достатком. Принцепс старался обходиться со всеми с почтением, соответствующим его рангу и прошлой службе, равно как и проявлял терпение, принимая просителей. Как мы уже видели, он обладал отличным чувством юмора, находя особое – и чисто римское – удовольствие в каламбурах и сарказме. Когда один горбатый сенатор был адвокатом в судебном деле, разбираемом Августом, этот человек не переставал просить принцепса: «выправьте меня, если заметите ошибку»; наконец Август язвительно заметил: «я поправлю тебя, но я не могу тебя выправить».[650]

Шутки часто являлись прекрасным выходом из затруднительного положения, такого как отказ кому-либо. Они также порождали анекдоты, которые быстро распространялись и усиливали впечатление об Августе как об обыкновенном человеке и ни в коей мере не бездушном тиране. Один купец принес ему комплект одежды, окрашенной тирским пурпуром, но принцепс не поразился глубиной цвета. Торговец уверял его, что если он выставит ее на свет, она будет выглядеть лучше. «Что? Ты хочешь сказать, что мне придется ходить туда и сюда по балкону для того, чтобы римский народ мог видеть, что я хорошо одет!» – был ответ императора. В какой-то момент при нем был подсказчик имен, который оказался плох в запоминании и опознании людей, чтобы вовремя сообщать их имена своему господину. Однажды, когда они собирались отправиться на Форум, раб спросил, не забыл ли он что-либо из необходимого им. «Ты бы лучше взял рекомендательные письма, – сказал Август, – так как ты никого там не знаешь» (Macrobius, Saturnalia II. 4. 14–15).

Иногда шутки были колкими, но никогда злобными по меркам того времени – римляне с удовольствием насмехались над физическим уродством. Важнее то, что шутки никогда не сопровождались жестокими или своевольными действиями, и это оказалось заметной переменой со времен его триумвирства, когда он мог казнить людей и говорить в шутку, что они будут «пищей для питающихся мертвечиной птиц». Август не злоупотреблял своей властью ни тогда, когда шутил, ни когда занимался делами государства. Он также был готов позволить себе сделаться предметом разговоров и насмешек. Однажды он будто бы встретил человека, необыкновенно на него похожего, что побудило принцепса спросить его, не провела ли мать этого человека некоторое время в Риме. Тот ответил, что нет, но потом добавил, что туда часто ездил его отец. Сдержанность и учтивость в отношениях с другими были, вероятно, отражением истинного характера Августа – по крайней мере, на этом этапе его жизни – как и благоразумная политика. О великодушных и добрых деяниях быстро сообщалось, как, например, о случае, когда он услышал, что один незначительный сенатор ослеп и намеревается покончить с собой. Цезарь Август едва знал этого человека, но тем не менее пришел к его постели и после длительной беседы уговорил его отказаться от такого намерения.[651] Сострадание и готовность взять на себя труд помочь другим с их проблемами выходили за рамки его официальных обязанностей, но являлись важными для того, чтобы убедить народ принять, а часто и полюбить его господство.[652]