Книга Странных Новых Вещей - Мишель Фейбер

— Но здесь, на Оазисе? Что случится здесь?

— Здесь? Вам еще не выдали футболку с надписью «Счастливый пионер»? Мы должны были создать гнездо, оранжерею, место, где вся малина смогла бы начать заново. Вы слышали о Вознесении? Вы — дитя Божье, которое готовится к Вознесению?

Питер снова поднял бокал к губам. Он боролся со сном.

— Да вроде нет, — вздохнул он. — Я думаю, это связано с ложной интерпретацией Писания...

— Вот и проект здешний, — заявил Тартальоне, величественный в своем презрении, — это как бы Вознесение по приказу комитета. Корпоративное Вознесение. Департамент Вознесения. Вас беспокоит состояние мира? Ураган сровнял с землей ваш родной город? Школа ваших детей полна гангстеров и торговцев наркотиками? Ваша маменька только что померла в собственном merda[46]пока медсестры были заняты дележкой морфия? Негде раздобыть бензина для машины и в магазинах на полках дзенская пустота? Выключили свет, и в сортире вода не сливается? Будущее для вас — полная caca? Эй, non dispera![47]Выход есть. Пожалуйте на прекрасный Оазис. Ни преступлений, ни безумия — да ничего плохого, совершенно новый дом — дом на просторе, правда ни оленя, ни антилопы, только сено, только позитив; здесь не услышишь расхолаживающего слова, никто тебя не изнасилует и не заставит предаваться воспоминаниям о Париже весной, зачем внюхиваться в засохшую блевотину[48], так ведь? Оборвите все нити, сотрите все с грифельной доски, забудьте Аушвиц и Аламо[49]и... и гребаных египтян, ради бога, кому они нужны? Кого это волнует? Фокусируйтесь на завтрашнем дне! Вперед и вверх. Пожалуйте на прекрасный Оазис. Все устойчиво, все работает. Все распланировано и готово. И не хватает только вас.

— Но... для кого это? Кто собирается сюда?

— А-а-а! — Тартальоне уже впал в экстаз осмеяния. — Это вопрос на пять миллиардов баксов, не так ли? Кто собирается... Кто же собирается? Muy interesante![50]Нельзя же пустить гадюк в гнездышко? Не допустим психов, паразитов и саботажников. Только милые, хорошо воспитанные люди могут подавать заявки. Однако — внимание! Надо заплатить. Я хочу сказать, время разбрасывать камни, время собирать, так ведь? СШИК не может вкладывать вечно, пришло время получать дивиденды. И кто же их принесет? Бедные лохи, которые пашут в гипермаркетах? Не думаю. СШИК возьмет богатеньких буратин, конечно не засранцев каких-то или примадонн — нет, нет и нет, только милейших особей с ценностями не ниже, чем у соли земли. Мультимиллионеров, уступающих место в автобусе. Магнатов, готовых стирать руками свои футболки, потому что... ну понятно... потому что надо экономить электричество. Так и вижу это. Занимай очередь, заказывай билеты в этот гребаный Вознесенск!

Разум Питера помутился, и, по мере того как он погружался в забвение, в мыслях проплывали чистые коридоры медицинского центра СШИК, хирургическое оборудование, все еще в целлофане, комнаты с желтыми стенами, где громоздились ящики с наклейками «НЕОНАТАЛЬНОЕ».

— Но когда... когда это произойдет?

— Да когда угодно! Никогда! Кому это, на хер, интересно? — заорал Тартальоне. — Как только они построят стадион для бейсбола? Как только они сообразят, как приготовить фисташковое мороженое из ногтей, срезанных с пальцев ног? Как только они вырастят нарцисс? Как только Лос-Анджелес сползет в Тихий океан? Понятия не имею. Вы хотите жить здесь?

Питер вообразил, как он сидит скрестив ноги возле церкви, вокруг толпятся Любители Иисуса, каждый держит сшитые им буклеты Библии, открытые на какой-нибудь притче. День длится бесконечно, все залиты солнцем, Любительница—Пять приносит пищу и предлагает ее новичку в их общине — Би, жене оτζа Пиτера, сидящей рядом с ним.

— Я... это зависит от... — сказал он. — Место ведь прекрасное.

Наступила тишина. Прошло время, Тартальоне стал дышать громче и ритмичнее, и Питер сообразил, что он говорит: «Угу, угу, угу!» — снова и снова. Потом голосом, клокочущим от презрения, добавил:

— Прекрасное, как же!

Питер слишком устал, чтобы спорить. Он знал, что на планете нет джунглей, гор, водопадов, нет изысканно подстриженных садов, нет зданий, от которых захватывает дух, нет готических соборов, средневековых замков, гусиных выводков, жирафов, снежных барсов, кого там еще, он даже не мог вспомнить названия всех этих туристических достопримечательностей, которые жаждут увидеть люди, всех этих притягательнейших уголков земной жизни и его жизни, которую, по правде, он никогда не вел. Величие Праги для него значило не больше, чем туманное воспоминание об открытке с ее видом, фламинго — всего лишь изображение на пленке, он нигде не бывал, ничего не видел. Оазис оказался первым местом, к которому он привязался. Первое место, которое он полюбил.

— Да, прекрасное, — вздохнул он.

— Вы не в своем уме, padre! — воскликнул Тартальоне. — Трооонулись. Белены обкушались. Прекрасно, как могила, прекрасно, как черви могильные. Воздух полон голосов, вы обратили внимание? Черви в ваших ушах, они вжираются в вас, притворяясь кислородом и влагой, но они больше чем кислород и влага, больше. Вырубите двигатель машины, вырубите голоса в ваших разговорах, вырубите чертова Бинга Кросби, и что вы услышите вместо тишины? Голоса, приятель. Они никогда не оставляют в покое, они жидкие, жидкий язык, и он шу-шу-шу вам в ушные канальцы, в горло, в задницу. Эй! Вы что, засыпаете? Не вздумайте умереть, amigo, ночь длинная, и мне нужна компания.

Едкий запах одиночества Тартальоне слегка рассеял туман в голове Питера. Он подумал, что давно следовало задать вопрос — вопрос, который Би задала бы в первую очередь:

— Курцберг тоже здесь?

— Что? — Лингвист, летевший со своими гневными тирадами на всех парах, от неожиданного вопроса сошел с рельсов.

— Курцберг. Он тоже здесь живет? С вами.

Минута прошла в полном молчании.

— Мы поссорились, — наконец отозвался лингвист. — Ну, скажем, у нас имелись философские расхождения.

Питер уже не мог говорить, но издал звук непонимания.

— Речь шла о สีฐฉั, — объяснил Тартальоне. — Об этих пресмыкающихся, скучных кастратах и жополизах, об этих пастельных паразитах. О чавкающих пробирках, булькающих глотках. Он, видите ли, «любил их».