David Bowie. Встречи и интервью - Шон Иган

Я интересуюсь, узнает ли он сейчас тот, старый Нью-Йорк? Нью-Йорк времен «блейзеров с разрезами в спине» и «соблазнения официантов»?[139]

— Сейчас он стал гораздо более домашним, — говорит он. — В песне у меня более романтичный взгляд на Нью-Йорк, чем был бы сейчас, но с другой стороны, я жил совершенно другой жизнью. Ночной жизнью. Я оживал часа в четыре дня. Я тусовался ночи напролет. Не сомневаюсь, что эта сторона городской жизни есть здесь до сих пор, просто это больше не мой Нью-Йорк.

Мы сидим в манхэттенской студии Looking Glass, где он записывал Reality. Он, словно экскурсовод, показывает на разные части комнаты и рассказывает, какой музыкант где стоял. Надвинутая на глаза бейсболка безжалостно сминает его шевелюру, из-за нее он сейчас кажется меньше, чем вчера. На нем выглаженная белая футболка, джинсы и кроссовки; он плюхается на диван, и нам приносят чай. Чувствует ли он себя дома в Нью-Йорке?

— Да, определенно. Это все равно что приехать на каникулы куда-то, куда я давно хотел попасть, и эти каникулы не заканчиваются. Так что слово «дом» не совсем подходит, да? Здесь я всегда чувствую себя чужаком. Я аутсайдер. На самом деле я до сих пор англичанин, от этого не уйти. Но у меня здесь друзья. Наверное, этот город я знаю лучше, чем современный Лондон. С тех пор как я стал постоянно жить в Америке, Лондон изменился просто невероятно. Здесь я могу ходить по улицам и ориентироваться лучше, чем в Челси. Я позабыл все улицы. [Изображает недоумение.] Где тут была Клэрвилл-гроув?

На днях, когда я прилетел в аэропорт имени Кеннеди, мне пришлось пройти через обычную рутину: сотрудник иммиграционной службы с недоверием щурился на мою журналистскую визу и спрашивал о цели визита. «Дэвид Боуи? Он еще жив?» Я вежливо заверил его, что да. «Хм, когда я видел его в последний раз, он выглядел полумертвым…» Но, конечно же, Боуи в свои пятьдесят шесть выглядит абсолютно живым и, всем на зависть, здоровым. Кроме прически, повторяющей 1976 год, черты его лица, несмотря на морщины, не изменились со времен Зигги Стардаста. Есть даже одно значительное улучшение — видимо, уступка недоверчивого отношения американцев к британским зубам — новые сияющие зубы: раньше улыбка Боуи вызывала в памяти надгробия на старинном кладбище.

Между красивыми новыми зубами у него торчит зубочистка, которая вдруг появилась на всех официальных фотографиях. Как все люди, поборовшие какую-то привычку — а Боуи говорит, что склонен к привыканию, — он любит говорить о своих старых мучителях и не может умолчать о сигаретах. «Это мое проклятие», — стонет он. Зубочистки, оружие, которое он избрал для защиты, — ароматические (по-видимому, масло австралийского чайного дерева) и имеют, по его словам, «странный, как будто мятный вкус». Разумеется, Боуи теперь подсел на эти зубочистки.

Зато он в превосходной физической форме. Раза три в неделю он отдает себя в руки личного тренера, который обычно занимается тем, что делает боксеров из хулиганистых ребят проблемных нью-йоркских районов: Боуи смеется, пытаясь себе представить, что этот тренер подумал о нем, хрупком английском эстете, который не справился бы даже с бумажным пакетом.

— Думаю, он просто так сильно удивился, что согласился взять меня. Но я вообще-то очень дисциплинированно этим занимаюсь. Я теперь много тренируюсь. Я начал заниматься, только когда родился ребенок, я просто хочу прожить подольше: «Давай, Боуи, соберись. Ты раньше был спортивным, сделай это еще раз».

По словам Боуи, рождение дочери Александрии три года назад кардинально изменило его домашнюю жизнь. Хотя он старается следить за актуальной музыкой (он хорошо отзывается о The Dandy Warhols, Polyphonic Spree и Grandaddy), единственная песня, которую он слышит регулярно, это «Колесики у автобуса крутятся, крутятся…».

— Говорю вам, все дело во времени. Малыш занимает много часов, потому что хочет, чтобы на него смотрели. Папа, смотри на меня! Развлекай меня! Так что я больше не хожу выискивать новинки. А находить что-то нелегко, потому что везде полно дерьма.

В последнее время он все больше слушает винил.

— Знаете, что я слушал недавно? Дэвида Аллена, который играл в Gong и Soft Machine. По-моему, там есть все элементы глэм-рока. Он опередил нас года на два. И Кевин Айерс тоже. Soft Machine, особенно с Робертом Уайаттом, очень любили в Лондоне. Они были типа «наша тяжелая группа, чувак».

С другой стороны, Боуи через даб-поэта Линтона Квеси Джонсона вернулся к прото-рэпу Гила Скотт-Херона и The Last Poets, а от них к «словесному джазу» Кена Нордина 1950-х, и обратно к современному социально-ответственному рэперу Мос Дефу. Как настоящим ученый, Боуи любит прослеживать связи между явлениями и в зону его интереса попадает все, от сплава чтения с музыкой до африканских сказителей-гриотов.

Что он еще делает?

— Иногда мы ходим в кино, но все это меняется. Когда становишься домоседом, это меняет тебя самым решительным образом. Я в последнее время не могу выбраться в театр, а я любил театр. Последний спектакль, который я видел, — мюзикл «Король Лев».

(По его словам, дочка, как и ожидалось, была под сильным впечатлением: «лучшая постановка, которую ей доводилось видеть».)

Конечно, всем известен живой интерес Боуи к интернету. Он приглядывает за онлайн-сообществом своих фэнов, Bowienet, как очень старательный пастух. (Мы все знаем, что Боуи за много лет принимал разные обличья, но кто из нас предвидел, что одним из них станет «интернет-провайдер»? А это случилось.) Он все еще каждый день проводит немало времени в киберпространстве, особенно когда собирает материал для своего романа.

Романа? Он улыбается почти смущенно.

— Для романа мне нужно лет сто на сбор материала, и при моей жизни он не будет завершен, но я просто наслаждаюсь. Я начинаю с первых женщин — деятелей профсоюзного движения в лондонском Ист-Энде в 1890-е и добираюсь до Индонезии и политических проблем бассейна Южно-Китайского моря. Я узнаю поразительные вещи, которых никогда раньше не знал. И в интернете так легко находить информацию. Я пишу последние полтора года, и это кошмарно трудно. Проблема в том, что я все время нахожу кучу интересных вещей, и поэтому главная сюжетная линия в какой-то момент начала расщепляться на побочные истории, и мне приходиться говорить себе: «Нет, возвращайся к главному сюжету, хватит отвлекаться. Просто докажи, что ты, черт возьми, можешь написать историю, у которой есть начало, середина и конец».

— Это такая эпическая штука — я не уверен, что когда-нибудь закончу. Может быть, после моей смерти опубликуют эти заметки. У меня интересные заметки! В них очень много «любопытных фактов». [Голосом зануды из пригородного паба] Ха-ха! «Вы знали, что в первое десятилетие XVIII века в Лондоне было двадцать процентов черного населения?» Они все жили в районе Сент-Джайлс, там были черные пабы…

Вам стоит почитать Питера Акройда.

— О, я обожаю Питера Акройда. Я читал у него все. Я даже договаривался созвониться с ним, надо наконец это сделать. Он видит эту страшноватую изнанку Лондона, и я вижу Лондон так же.