David Bowie. Встречи и интервью - Шон Иган

— Кажется, теперь у нас нет никакого Бога. У нас нет доверия к политике в какой-либо форме. С философской точки зрения мы в открытом море. И мне кажется, что мы не хотим ничего нового. Мы правдами и неправдами пытаемся из тех вещей, которые знаем, соорудить какую-то цивилизацию, которая поможет нам выдержать все это и дожить до будущего. Нам не нужно новое. [С нажимом] Нам крышка. Нам хватает нового. Хватит! [Он кричит в потолок. Запомни этот момент.] Думаю, мы будем гораздо более довольны жизнью, когда сможем принять, что жизнь это хаос. Десять или пятнадцать лет назад это была ужасная мысль. Но, кажется, мы постепенно свыкаемся с мыслью, что жизнь это хаос, и больше тут ничего не скажешь: это хаос. Нет никакой структуры. Нет никакого замысла. Мы не эволюционируем. Мы должны извлекать лучшее из того, что у нас есть. И если мы сможем этим удовлетвориться, я думаю, нам следует установить такой образ жизни, при котором мы будем счастливее.

Он помолчал секунду, выжидая, когда уляжется интеллектуальная пыль, потом оживился и со смехом выпалил:

— Что я только что сказал?

Я начал вкратце пересказывать ему, но наше время вышло. Он сказал:

— Было очень приятно с вами поговорить. Извините, что у нас нет больше времени…

Пол дю Нойе. Ноябрь 2003, «The Word» (Великобритания)

В один из дней беспощадно, по-библейски жаркого лета 2003 года в пропеченный солнцем переулок стремительно въезжает черный лимузин. Дэвид Боуи выглядывает из его нутра, где работает кондиционер, и видит самых преданных своих приверженцев, стоящих в небольшом загончике. За этими переносными заграждениями они терпеливо прождали весь день; многие ради этого проехали весь штат Нью-Йорк, а некоторые, самые упорные фэны — пассажир лимузина узнает их — приехали из Великобритании. Мой взгляд привлекает высокий парень в переднем ряду, чьи густые волосы окрашены в рыжий и белый цвета в стиле фильма «Человек, который упал на Землю». Он был бы точной копией персонажа фильма, не будь он японцем.

Мы находимся в Поукипси, штат Нью-Йорк: этот город достаточно удален от Нью-Йорка, чтобы рок-группы могли спокойно обкатывать там новый материал перед тем, как поехать в тур. Наша площадка это рок-клуб под названием The Chance, который до сих пор выглядит как маленький кинотеатр, которым он был во времена Чарли Чаплина и Бастера Китона. Группа Дэвида Боуи репетировала здесь весь день, и теперь их лидер присоединится к ним. Встречавшие нас поклонники — они купили билеты через сайт фэн-клуба Боуи — восторженно встречают каждую песню, едва заслышав ее первые такты. «Suffragette City», «The Man Who Sold The World», «Rebel Rebel»…

Входя в здание, Боуи заметил нескольких фэнов из Англии и теперь раздраженно смеется.

— Я же сказал им, что играть мы будем недолго.

Он вспоминает, что решил не играть сегодня целиком материал нового альбома (до выхода Reality тогда оставался еще месяц): он считает, что тогда уже завтра на eBay будет продаваться концертный бутлег.

Через пару минут Боуи уже на сцене и вместе с музыкантами заканчивает саундчек. На нем белая футболка, джинсы и черные ботинки, и он успешно возродил свою стрижку времен Station To Station. При определенном освещении кажется, что он прибыл сюда прямиком из 1976 года. Музыканты по-приятельски обмениваются друг с другом парой фраз, но все разговоры с техническим персоналом ведутся через гитариста Джерри Леонарда, молодого ирландца, выполняющего функции музыкального директора группы. На другом конце сцены, по ту сторону спутанных проводов, стоит басистка Гейл Энн Дорси — эффектная, с бритой головой — и гитарист Эрл Слик, который выглядит, как главный рок-н-ролльщик в мире. Еще один ветеран групп Боуи, импозантный Майк Гарсон, сидит за клавишами; он похож на Марлона Брандо в фильме «Апокалипсис сегодня» и извлекает из своего инструмента те напоминающие сломанное игрушечное пианино звуки, которые делают песню «Aladdin Sane» такой драматичной.

Настройка звука очень деловой процесс. Периодически Боуи спрашивает своего звукорежиссера: «Так нормально, Пит?» Серьезные люди из команды Боуи поглощены какими-то загадочными делами, как и гастрольный персонал — скоро они будут возить это шоу по всему миру. Пресс-агент из Нью-Йорка инструктирует телевизионщиков, готовящихся снять короткое интервью. В тихом центре всего этого — как в глазу бури — Боуи вглядывается в распечатку текстов песен, стоящую на пюпитре, и время от времени опускается на пол на переднем краю сцены, чтобы обсудить что-то с Коко Шваб — своей личным ассистентком с незапамятных времен. У Дэвида Боуи нет мобильного телефона, но в Шваб он нашел его ближайший эквивалент, к тому же в человеческом облике.

Саундчеки быстро наскучивают тем, кто в них не участвует, и хотя наблюдать за Боуи с близкого расстояния здорово, я решаю выйти на свежий воздух. В дворике за зданием клуба шофер выполняет маневр «разворот лимузина гения на сто восемьдесят градусов», чтобы этому гению в дальнейшем было удобнее покинуть территорию. Фэны подрумяниваются на послеполуденной жаре и ждут захода солнца. Я беседую с девушкой из Англии, которая с гордостью заявляет, что впервые была на концерте Боуи в Hammersmith Odeon в 1973 году. И я тоже задумываюсь о том, как впервые увидел Боуи…

Это случилось несколько раньше, в конце 1969 года. Хотя Боуи только что выпустил свой первый и необычный поп-хит, «Space Oddity», он сам еще не был знаменит, и на афише британского тура его имя было напечатано внизу; хедлайнером была тяжелая «супергруппа» Стива Марриота Humble Pie. Остальные группы на афише — то были последние дни коллективных туров — являли собой ассортимент волосатых персонажей, включавший Love Sculpture Дейва Эдмундса и группы, которые, вероятно, назывались именами толкиновских хоббитов, на которых сильно смахивали их участники. Мое главное воспоминание — каким неприкаянным выглядел скромный Боуи. Застенчивый и лишенный звукоусиления — фолк-певец с завитыми волосами на вечере монстров рока.

Публика в Liverpool Empire представляла собой толпу неотесанных троглодитов с перхотью в волосах, в не по размеру больших шинелях ВВС — пощады от них не жди. Несколько номеров Боуи запорол и был вынужден начать заново, потом он сыграл свой хит и ушел со сцены под смешанный аккомпанемент жидких аплодисментов, насмешливых комментариев и тишины. Я сочувствовал ему, но еще больше был убежден в том, что видел гения из какого-то иного мира — юношу с дикими глазами с горы Вольное облако[136]. Я тогда был новичком на концертах и решил, что вся музыка в тот вечер была великолепна, но постоянно мысленно возвращался только к Боуи. Потом он на пару лет, вроде бы, исчез, а в 1971 году вышел Hunky Dory, и я открыл его для себя заново.