Столп огненный - Кен Фоллетт

Когда галеон оказался ровно в сотне ярдов, Барни велел стрелять.

Шкип Бэкон вновь ухитрился подставить врага прямо под пушки «Ястреба». Испанец, что называется, пер в лоб, и с такого расстояния промахнуться было попросту невозможно. По взмаху руки Барни пушки выпалили одна за другой, а мастер-пушкарь гаркнул:

– Перезаряжай!

После чего выглянул в орудийный порт и убедился, что добился даже большего, чем надеялся. Одно ядро, судя по всему, угодило в грот-мачту, и та, под порывом ветра, повалилась на палубу. Скорость галеона резко уменьшилась из-за того, что часть парусов опала. Обломки грота задели покалеченную фок-мачту, то есть переднюю, и та тоже начала разваливаться. До галеона теперь было от силы пятьдесят ярдов, на этаком расстоянии на абордаж не берут; увы – Барни заметил, что испанец неумолимо держит прежний курс на столкновение, из чего следовало, что рукопашной все-таки не избежать.

Но шкип Бэкон был иного мнения. Он закрутил штурвал, и «Ястреб» покатился влево. Восточный ветер наполнил паруса, и корабль будто прыгнул вперед и стремительно помчался на запад.

Израненный галеон не мог его догнать.

Неужто все кончено?

Барни поднялся на верхнюю палубу. Его встретили одобрительными возгласами. Моряки радовались. Они схватились с кораблем быстрее и больше себя – и победили. Барни чествовали как героя; но он-то знал, что на самом деле победу принесли мастерство Бэкона и проворство «Ястреба».

Галеон между тем двинулся к суше. А сама Испаньола таяла за кормой «Ястреба».

Белла осталась там.

Барни подошел к Бэкону, стоявшему за штурвалом.

– Куда плывем, шкип?

– Домой, – ответил Бэкон. – В Кум. – Барни промолчал, и Бэкон счел нужным уточнить: – Разве ты не этого хотел?

Барни оглянулся на Испаньолу, уже едва различимую в знойном карибском мареве.

– Ну да, – со вздохом проговорил он.

1

Марджери понимала, что совершает преступление, когда взяла в руки помело и принялась подметать пол часовни, чтобы приготовить помещение к мессе.

Церкви в крохотной деревушке Тенч не было, однако в имении отыскалась часовня. Граф Суизин редко бывал в Тенче, поэтому часовня находилась в запустении, внутри было сыро и грязно. Закончив подметать, Марджери распахнула окно, чтобы впустить свежий воздух, и в лучах утреннего солнца помещение вдруг сделалось больше похожим на храм.

Стивен Линкольн расставил свечи на алтаре, по обе стороны маленького, отделанного драгоценными камнями распятия, которое каноник забрал из кингсбриджского собора, еще когда Елизавета только взошла на трон, то есть прежде, чем стал бывшим каноником, лишенным сана. Плечи Линкольна укрывал великолепный стихарь, спасенный из костра, куда протестанты швыряли церковные одеяния. Этот стихарь был расшит золотыми и серебряными нитями и разноцветным шелком. Вышивка на спине изображала сцену мученичества Томаса Бекета, а вокруг этой сцены были вышиты листы деревьев и почему-то несколько попугаев.

Марджери принесла деревянный стул и села, собираясь с мыслями перед мессой.

В Тенче не было часовой башни, но все могли видеть, что уже рассвело; бледные лучи утреннего солнца проникали сквозь восточное окно и золотили серый камень стен. Местные жители стекались в часовню семейными компаниями и негромко и чинно здоровались с соседями. Стивен Линкольн по-прежнему стоял спиной к прихожанам, а те восхищенно разглядывали затейливую картину на стихаре.

Марджери точно знала, сколько людей проживает в Тенче, ибо эта деревушка была частью владений графа Ширинга; ее порадовало, что на службу пришли все жители деревни, в том числе старейшая из них, мистрис Харборо: ту принесли на руках и усадили на стул. Все прочие слушали мессу стоя.

Стивен Линкольн стал читать молитву. Марджери закрыла глаза, наслаждаясь знакомыми латинскими словами, что проникали, казалось, в самое сердце и дарили душе невыразимое блаженство и ощущение единения с миром и с Господом.

Совершая поездки по графству – иногда со своим супругом Бартом, иногда без него, – Марджери много разговаривала с горожанами и селянами о вере. Люди относились к ней с доверием и чаще всего охотно откровенничали, поскольку видели перед собой всего-навсего безобидную молодую женщину. Обыкновенно Марджери выбирала для беседы деревенского старосту – человека, которому платили за отстаивание интересов графа. Такие старосты отлично знали, что семейство Ширингов принадлежит к ревностным католикам; если удавалось им польстить, они сами рассказывали, каковы убеждения селян. В глухих, отдаленных местах наподобие Тенча местные жители, как правило, оказывались почти поголовно католиками. И Марджери приглашала каноника Линкольна отслужить для них мессу.

Это было преступлением, но Марджери не могла сказать, насколько серьезно нарушался в этом случае закон. За те пять лет, что минули после восшествия Елизаветы на престол, никого в Англии не казнили за приверженность католичеству. Стивен Линкольн, много общавшийся с другими бывшими священниками, уверял, что мессы проводятся по всей стране, а власти ничего не предпринимают и никто не требует расправы над папистами.

Поневоле складывалось впечатление, что королева Елизавета и вправду склонна к веротерпимости. На это намекал и Нед Уиллард, приезжавший в Кингсбридж раз или два в году; Марджери обыкновенно встречалась с ним в соборе и даже разговаривала, хотя видеть его и слышать его голос было нестерпимо больно. Он говорил, что Елизавета не вынашивает никаких планов по преследованию католиков. Но, добавлял он, словно предупреждая лично Марджери, всякого, кто отважится оспаривать право Елизаветы считаться главой английской церкви – или, хуже того, отвергать ее право на трон, – ожидает суровое наказание.

До политических вопросов Марджери не было никакого дела. Но все равно она чувствовала себя уязвимой и гонимой – и потому полагала, что ни в коем случае нельзя ослаблять бдительность. Всем известно, что настроение государей переменчиво.

Страх отравлял ее жизнь, в голове постоянно будто звонил колокол, созывавший на заупокойную службу, однако она не позволяла себе забывать о долге. Марджери до сих пор с трудом верила, что именно ее выбрали ответственной за заботу о сохранении истинной веры в графстве Ширинг, и принимала опасность как часть своего поручения. Если однажды случится то, чего все так боятся, она найдет в себе силы справиться с этим. В себе Марджери не сомневалась – ну, почти не сомневалась.

Местные прихожане, чтобы не вызывать подозрений, чуть позже пойдут в соседнюю деревню, где состоится протестантская служба: священник-протестант возьмет в руки молитвенник, утвержденный Елизаветой, и будет читать Библию по-английски, как велел еретик-отец королевы, Генрих Восьмой. У жителей Тенча попросту не было выбора: штраф за уклонение от посещения этой службы составлял целый шиллинг, а никто в Тенче лишним шиллингом не располагал.