Гарем Ивана Грозного - Елена Арсеньева

– О Господи! – всплеснула руками Анница. – Сам же сказал:болтают про царя. Не видала я людей, чтоб они были всем довольны. То им жарко,то холодно, то дождливо, то сухо, то мягка власть, то жестка узда… Не знаю! Впеснях про Ивана Васильевича поют, он-де гроза, но и прозорливец. Небосьпрозрит беду мою, рассудит, кто прав, кто вино…

Она осеклась, уставилась вдруг с приоткрытым ртом на своегособеседника, словно только сейчас дошло до нее это странное совпадение: ивсадника на черном коне, и царя зовут одинаково.

– Расчухала наконец-то, – ехидно бросил Бориска. – Долго жты думала!

Девушка затравленно оглянулась на его равнодушное, недоброелицо, потом вдруг рухнула на колени, простерла руки к всаднику. Пыталась что-тосказать, но не могла. Дрожали побледневшие губы, глаза налились слезами исделались уж вовсе нестерпимо зелеными…

Иван Васильевич обреченно покачал головой:

– Ох, душа моя, душа моя! Услыхал Господь…

Резко оборвал себя, мотнул головой, обернулся:

– Грязной, Васька! Завтра же чем свет поезжай со своимилюдьми в Каширу, этого Леванидова… сам знаешь, что с ним сделать. Колтовскихобласкать моим именем, погляди, если разграблено имение, все чтоб вернули им.Понял? А пока возьми деву в седло. Довольно тут при дороге стоять, стемнеетскоро.

Вперед выехал малорослый всадник с черными космами,торчащими из-под дорогой, хоть и замурзанной шапки, наклонился к девушке. Аннаиспуганно отмахнулась от его разноцветных наглых глаз, но Иван Васильевичласково улыбнулся:

– Не бойся, моя радость. Васька только с виду страшон. Нетронет он тебя, а тронет если – с головой простится. И за отца больше нетревожься. Завтра же он будет свободен, а обидчик твой пожалеет, что народилсяна свет. Ты теперь под моей защитой, моя гостья. Переночуешь до дворце, аутром… побеседуем. – И, прежде чем послать коня вперед, глянул на Бориску, которыйуныло подбирал поводья, готовясь вскочить в седло: – Годунов, пришлешь женкусвою с ее девками послужить нашей гостье. Пусть мыленку для нее вытопят,покушать соберут и оденут как полагается.

– Как полагается? – ошарашенно переспросил Борис, наблюдая,с какой почтительностью, даже подобострастностью грубоватый разноглазый ВаськаГрязной усаживает девушку в седло. Сам вскочил сзади на круп, раскорячивкривоватые ноги. – А как полагается, государь?

– Да ведь ты не дурак, Бориска, – уже сердясь, ИванВасильевич ударил коня каблуками. – Ты ж не дурак!

Всадники враз пошли рысью, постепенно вытягиваясь по дороге:впереди государь, за ним большеголовый человек по имени Богдан, следом Грязнойс Анницей в седле, потом все другие.

Годунов отстал – почему-то никак не мог попасть ногой встремя, конь дергался, плясал. Вытянул его плетью – все равно не отлегло отдуши, томило дурное предчувствие. «Да нет, не может быть, – твердил себеугрюмо. – Такое небось только в сказках бывает…»

* * *

– Я-то думал, такое только в сказках бывает, – сказалархиятер Бомелий, с улыбкой поглядывая на своего молодого гостя. – Без всякихсмотрин… Ехал царь с охоты, глядь – красавица. Увидал он ее, полюбил и женился!

– Увы, случается и наяву, – невесело кивнул гость – и тут жетревожно вскинул голову, готовый откусить себе язык за это опасное, такнекстати сорвавшееся «увы».

Бомелий сделал вид, что ничего не заметил. Он уже давнопочуял взаимную неприязнь, явшую царского любимца Бориса Годунова и новуюгосударыню, Анну Алексеевну, свадьбу с которой Иван Васильевич сыграл несколькомесяцев назад. Именно поэтому Годунов, раньше безвылазно сидевший вАлександровой слободе, начал чаще наезжать в Москву, окончательно отстроил тамсебе дом и даже поизбавился от своей заносчивости, стал любезнее в общении,поняв, видимо, что само по себе внимание или невнимание государево еще неделает человека лучше или хуже.

Московское жилье Годунова, строго говоря, способно былонавести на самые мрачные предчувствия. Здесь, близ митрополичьего двора иТроицкого подворья, некогда стоял дом злополучного Владимира ИвановичаСтарицкого. В ночь на 1 февраля 1565 года дом взял да и сгорел весь вместе снаходившейся поблизости церковью Рождества Христова и самим Троицкиммонастырем. На другой год царь велел Старицкому отстроиться на прежнем месте,но недолгое время спустя после его опалы двор поступил во владение Годунова.

Дом сей был не столь уж далеко от Арбата, где проживалархиятер Бомелий, который слободу не любил и при всяком удобном случае норовилуехать в столицу, чтобы привести в порядок свое жилище, пострадавшее припоследнем пожаре и вдобавок изрядно заброшенное за время участия лекаря внедавнем ливонском походе.

– С другой стороны, куда ему деваться, государю-то? –рассудительно сказал Бомелий. – Марфа, бедняжка, померла, не разрешив девства,что ж ему, век теперь вдоветь? Четвертый брак – это, конечно, не по-божески, ноуж коли разрешили архиепископы…

Годунов кивнул, осуждающе поджимая губы, а Бомелий подумал,что архиепископы порядком потоптались на государевом достоинстве, пока решали,давать или не давать разрешения на четвертый брак. По смерти митрополитаКирилла на Соборе первенствовал Леонид Новгородский, известный угодник мирскойвласти. Он заранее знал, что даст, конечно же, даст государю требуемоеразрешение (неохота же, в самом деле, чтобы тебя постигла участь строптивцаФилиппа Колычева или предшественника Леонида в Новгороде, Пимена!), однако несмог отказать себе в удовольствии соблюсти все правила игры.

Царь обратился к Собору с прошением: «Злые люди чародействомизвели первую супругу мою, Анастасию. Вторая, княжна Черкасская, также былаотравлена и в муках, в терзаниях отошла к Господу. Я ждал немало времени ирешился на третий брак, отчасти от нужды телесной, отчасти для детей моих, ещене достигших совершенного возраста: юность их претила мне оставить мир; а житьв мире без жены соблазнительно. Благословенный митрополитом Кириллом, я долгоискал себе невесты, испытывал, наконец, избрал; но зависть, вражда погубилиМарфу, только именем царицу: еще в невестах она лишилась здравия и чрез двенедели супружества преставилась девою. В отчаянии, в горести я хотел посвятитьсебя житию иноческому; но, видя опять жалкую младость сыновей и государство вбедствиях, дерзнул на четвертый брак. Ныне, припадая с умилением, молюсвятителей о разрешении и благословении».