Гарем Ивана Грозного - Елена Арсеньева

– Хочешь, стало быть. Ну тогда возьми вот этот нож иперережь горло своему батюшке Алексею Данилычу, – с тем же почти ласковымвыражением сказал государь, протягивая Федьке остренький булатный ножичек. – Ячаю, ты, Малюта, пальчики Феденьке не перебил, нет?

– Как можно, сударь! – оскорбился Скуратов. – Небось мы своеремесло знаем.

На самом-то деле ломание пальцев было одной из начальныхступеней долгой и многогранной пытки. Но Федькину правую ручонку тать сберег погосудареву приказу, отданному заранее.

– Н-ну? – спросил Иван Васильевич. – Чего молчишь, ровношестопером[85] по темени сподобился?

«Не бил я его шестопером, вот те крест святой, не бил, –подумал испуганный Малюта. – А ведь хорошая мысль…»

– Чего не берешь ножичка? Не хочешь разве? Жалко тятеньки? Асебя не жалко?

Федька все таращился, словно не верил своим рваным ушам.

– Да мне что, тягаться с вами? – развел руками государь. –Не желаешь отца прикончить, так он тебя – запросто!

Вечно этот выбор стоит перед человеком: иль режь, иль самогозарежут. Государь знал Федьку как облупленного – этот был из тех, кто скореесам возьмется резать. Ну и зарезал, конечно, глазом не моргнув…

Алексей Данилович сразу и покорно лег навзничь, самподставил горло. Никто, конечно, не знал, о чем он подумал в последнюю минутужизни… мыслей было две. Первая – вот и сбылось старинное пророчество, дескать,любезный сыночек решит его жизни! Вторая – зря это Федька, ведь обманет егозлолукавый искуситель…

Алексею Даниловичу уже не дано было узнать, что он оказалсяправ. Со словами:

– Так ты, сволочь, теперь еще и отцеубийца? Ну и тать, злеезлого татя! – Иван Васильевич сделал знак Малюте. Тот проворно выхватил изФедькиной руки нож и отправил сына вслед за отцом.

Какое-то время щемило сердце, конечно, а потом и отошло. Всеотходит, все рано или поздно забывается. Месть сладка, конечно, однако наешьсявволю – и с души воротит. Дважды одному и тому же не отомстишь, вот в чем всяштука. А иногда хочется…

Но глупо считать себя неуязвимым – если мстишь ты, то почемуне могут достать тем же оружием и тебя? Небось много на свете набралось уже народу,для которых мысль о мести царю стала святее иконы. И на этом свете, и на том.

Очень может статься, все эти неясные и смутные догадки,которые вдруг начали роиться в голове относительно Салтанкула и Марфы, коршунаи голубки, окажутся истинными. Надо поспрашивать у ближних к Марфе людей, небывал ли у нее Салтанкул, не приносил ли чего-то, сластей, что ли, до коихстоль падки бывают девицы, особенно такие юные, как Марфа. Она ведь совсемдевонька была.

Дочка…

И опять тоска, словно змея, ужалила в самое сердце.

«Господи! – страстно подумал Иван Васильевич. – Господи, тывсе видишь, все знаешь! Ничего ведь не деется на свете без твоего произволения!Сам ты небось тоже хорош, сколько народу испепелил своими молниями. Ты и самнебесный самодержец, должен же меня понять… Господи, помилуй, прости меня,Господи! Помоги найти злодея!»

* * *

Княгиня Аграфена Черкасская, в девичестве ГрушенькаФедорова-Челяднина, стояла у окошка в своем тереме и бестрепетно смотрела вниз,во двор, по которому сновали опричники, грабя усадьбу. Снизу доносился бойкийтопот, крики, визг сенных девушек, которых хватали жадные мужские руки. Небосьне только лапали – волокли по углам на позор. Уж если государь отдавал усадьбукакого опального своим ухарям, это означало их полную волю и власть над всемиобитателями дома, неважно, хозяевами или слугами. Полную волю и власть над ихжизнью и смертью! Ответа царь ни с кого не спрашивал, судьба жертв его большене интересовала, словно их и не было вовсе на свете. Так было в домахВисковатого, Милославского, Фуникова-Курцева и многих других государевыхлиходеев. Скоро придут и сюда, к ней…

– Аллах… О Аллах великий и всемилостивый! – послышался изугла отчаянный вздох, и княгиня раздраженно покосилась через плечо. Нянькадержит на руках спящего ребенка и точит слезы на его смуглое спокойное личико.

Что причитать без толку? Никакой Аллах не поможет противцаря московского, опалившегося на своего бывшего шурина за отравление молодойцарицы! Вина его была уже доказана, и до княгини дошел слух, что самое малоедля Темрюковича – это кол. Страшная, мучительная смерть…

Аграфена пожала плечами. Ну что же, кому что Бог посылает.Жалости к мужу княгиня не чувствовала никакой. Еще ведь неизвестно, что ждет еесаму. Вон, говорят, дочь Висковатого опричники насиловали, пока не померла,жену забили. Фуникова жену погубили, слышно, самым что ни на есть страшным иизощренным способом. Опричники, придя к ней, сначала спрашивали, гдеприпрятанная мужем казна государева. Та отнекивалась сколько могла, мол, еслимуж не признался, то ей откуда знать? Наконец утомленный ее запирательствомцаревич Иван Иванович, который руководил всем сыском по тому делу иприсутствовал при казнях, спросил Фуникову, что она предпочитает, какую участь:палку или веревку. А надобно сказать, что жена казначея была женщина уж такихстрогих правил, уж такая постница, что даже удивительно, как решилась в своевремя произвести на свет дочь. Мужа на свое ложе допускала реже редкого, апотом грех плотоугодия замаливала месяцами. Спала и видела себя в монастыре!«Получить палку», то есть быть изнасилованной, для нее было хуже и страшнеесмерти. Выбрала веревку, думая, что ее повесят.

Не тут-то было! Опричники натянули через весь двор толстуюволосяную веревку, посадили Фуникову на нее верхом и протащили от конца и доконца. Ну а потом отвезли в монастырь, где страдалица спустя несколько днейотдала Богу душу.

«Хорошо бы, убили меня сразу! – в мгновенном приступе страхаподумала княгиня. – Сразу бы, а?»

В том, что убьют, она нисколько не сомневалась и, положаруку на сердце, не очень боялась самой смерти. Мучений – да, боялась. Однакочто такого иного-нового может узнать о мучениях она, прожившая два года счеловеком, которого ненавидела и боялась всем существом своим и которыйизощренно, рассчитанно пытал ее телесно и духовно день за днем, расплачиваясь сней за эту великую ненависть мелкими монетами бесконечных страданий?

Мамка снова громко всхлипнула, и княгиня Аграфена подумала,что при расправе над опальными не щадят даже малых детей. Милославских всехвывели, под корень. Не пощадят и сына Михаила Темрюковича, это уж конечно!