Сто сорок писем Василия Белова - Анатолий Николаевич Грешневиков

накануне выборов царя сторонники рода Романовых закрыли князя в доме и не пустили на якобы всенародное голосование, описан некоторыми известными историками, в том числе и публицистами-старообрядцами.

Пришлось заново перечитывать статью Алексея Рябцева «С праздником?». В ней я нашел то, что взволновало Белова, а потом заставило меня искать разные источники на тему прихода к власти в России рода Романовых. Тут мой интерес был вызван еще и тем, что в тех трагических и важных событиях принимал непосредственное участие мой земляк – келарь Троице-Сергиевой Лавры, знаменитый летописец Авраамий Палицын.

Не могу не процитировать пару примеров из статьи Алексея Рябцева. Именно на них Белов обратил мое внимание.

Первый пример:

«На фоне столь блистательных карьер, сделанных ворами и изменниками, карьера князя Пожарского после 1612 года выглядит более чем скромно. Так, в 1614 году Пожарского по результатам местнического спора ставят по заслугам ниже Бориса Салтыкова. А уж после смерти как чтут! Могила Пожарского была «найдена» только в 1852 году (тогда же была «найдена» и могила Минина).

Получается так: некие изменники вводят врага в столицу; честные русские люди собирают ополчение, воюют и врага из столицы изгоняют, а изменников, вместо того чтобы на столбах развесить, избирают своими руководителями. Ну полный бред! Ясно одно – псевдопатриотическое мифотворчество (как и благоглупости вообще) пределов, увы, не имеет».

Второй пример:

«По большому счету, ополчение Минина и Пожарского потерпело поражение. Да, с польским отрядом, засевшим в Кремле, они справились, но с «русскими» людьми, которых эти поляки в Кремле охраняли (Михаил Романов, кстати, также был в это время в Кремле), справиться они не смогли».

Для Василия Белова история никогда не была бесконечно далека. Обсуждая статью Рябцева, он сказал, что существует определенная связь между историей прошлого и историей будущего, наша задача – из поколения в поколение хранить в себе высшие духовные ценности и не изменять заветам предков.

Письмо сто девятнадцатое

Дорогой Толя!

Не буду мучать тебя как зрителя, скажу сразу: мой пейзаж на стекле, каждый знает, как непросто склеить стекло, да впридачу стекло ломаное, да еще рифленое. Но я осмелился и сделал надпись «Пейзаж зимний». Во всяком случае, зима на стекле имеется. Но больше всего на стекле зеленого и розового (ах, опять спешу) не надо было смазывать. Торопливость – мой грех и в живописи, и в словесности, то есть, я, закончивший Литинститут, вечно спешу. Вот так получилось с сербским языком, и с болгарским, который, я считал, буду изучать легче сербского! Наивный. Ленивый. Ошибка следует за ошибкой. Увы.

Когда-то поэта Василия Федорова спросили: за какое он искусство?

Он ответил: я за искусство левое, но не левее сердца. Так левизна мне повредила.

На стекле все ж таки заметны пространства (зеленые, лесные, розовые, погодные и новогодние). Надеюсь, больше ошибаться не буду.

Анатолию Николаевичу Грешневикову посылаю рисунок на стекле, вот и весь разговор о любимых деревьях, о соснах.

Пардон! В. Белов.

Отбит всего один уголок!

Конец июня 2006 г. Сплошь выходные, черт бы их побрал!

Толя, подтверди получение!

Письмо с двумя рисунками пришло 7 июля 2006 года. Вторым посланием была бандероль, в которой лежали куски разбитого стекла. Собрав их вместе и сложив на столе, я сразу догадался, что это был тот самый «Пейзаж зимний», о котором писал Белов. Жаль, что его разбили на почте.

Проведя аккуратное склеивание стеклышек, я добился относительного восстановления пейзажа. На нем величественный лес раскинулся по всему серебристо-розовому простору. Колонны деревьев стояли, будто богатыри, выросшие из снега. На лапах елей висела белая бахрома снежинок. Снег казался мягким, рыхлым. Мне причудилось, что он не занастел, и я иду по снежному покрову, а он не держит, ноги проваливаются по колено. Кругом воздух напоен смолистыми запахами соснового и елового бора. Я хочу идти размашисто и гулко, а снег не дает…

Еще один неожиданный талант открылся у Белова – рисование на стекле. Не удивлюсь, если после этого он увлечется витражами. Стоит только начать… Атам, смотришь, стоит Василий Иванович в кабинете, а поодаль оконные витражи, спросишь у него, как все это получилось, а он на чистом болгарском языке ответит: главное, не робеть и не лениться. В письме Белов поругивает себя за лень, хотя к таковым его никак нельзя отнести. Настоящий труженик, постоянно ищущий себя в огромном море искусства.

Два присланных рисунка также были посвящены природе. Они едва влезли по размеру в большие конверты. Один пейзаж назывался «Покосы военных лет», другой – «Снежный лес». В отличие от пейзажа на стекле они были выполнены в легкой мальчишеской манере. Высокие ели выстроились в ряд. Сквозь мохнатые зеленые ветви деревьев мирно белеет неподвижное небо. А под ним лежат копны сена. На другом заснеженном лесном пейзаже угадывался порыв сильного ветра. Небольшие деревья качались из стороны в сторону. Вот утихнет погода, и на них рассядутся тетерева, и на горизонте заискрится ослепительно снежное покрывало.

В живописи Белов все чаще удивлял меня находчивостью, изобретательностью и романтизмом.

Письмо сто двадцатое

Ну, друзья, вы молодцы, находите время для путешествий! Я живу кое-как, но тоже бодрюсь. Вот удалил все зубы, даже могучий коренной зуб мудрости, а теперь каюсь – не надо было этого делать.

Толя, помнишь, ты спрашивал, какое у меня любимое дерево? Конечно, говоришь, сосна. Но сосны такие все вырублены. Она пошла на такие избы – акварель прилагаю.

А может, я зря занялся рисованием? Последнее время я только и делаю, что ошибаюсь. Хитрован Ганичев не ошибается и знает, кому уходить. Грузинский гений добрался и до Вологды, слава богу, что уехал.

Перехожу на прямой разговор и другой почерк. Кажется, поэт Василий Федоров сказал, что он за искусство левое, но не левее сердца. Так вот и я левел-левел и до того залевел, что сделал ошибку. Спасаюсь от политики. Начал рисовать акварелью, может, и зря. Я бегу от политики, а она убегает и тоже оглядывается и меня преследует. Количество книг опасно много, а писем столько, что часть их я сжигал, другую часть отсылал ГПБ (бывшую Ленинку). А белуха (морская корова) очень хорошо описана у Личутина. И у каждого рыбака, кто промышлял рыбой, – архангелородца и мурманчанина. Этих китов (белух) осталось мало, можно счесть по головам.

Не знаю, как ты справишься с этим чтением. А в память о глобальном прогрессе прочти хотя бы книжку Кошена, где действуют сплошные убийцы. Они отрубали головы не только королям, но