Колдунья - Филиппа Грегори

Лицо матушки стояло перед Элис и когда под одобрительные возгласы, выпятив живот, она вошла в большой зал к обеду и села в кресло Кэтрин. Перед ней расставили тарелки с едой, и она вдруг увидела внутренним взором, как матушка Хильдебранда пытается разжечь в очаге Моры сырые дрова, и почувствовала вкус зачерствевшего хлеба, оставленного накануне. Девушка вспомнила о матушке и когда хмурое лицо Хьюго осветилось, когда, осушив бокал, он прыгнул в круг танцующих, и даже когда его рука спустилась по ее спине к ягодицам и она замерла, прильнув к его ласкающей ладони, и опустила длинные ресницы, якобы скрывая притворное возбуждение.

И когда переводила письма, пользуясь навыками, которым ее обучила матушка Хильдебранда, какая-то часть ее была с этой старой женщиной. Элис думала, что речные берега теперь круты, в разгар лета река сильно обмелела, и матушка не сможет принести воды. Когда кончится хлеб, оставленный ею, аббатисе нечего будет есть и ей придется тащиться на вершину холма и просить у путников милостыню. Элис живо представляла, как женщина, которую она любила, словно собственную мать, стоит у дороги с протянутой рукой, как незнакомые люди проходят мимо, всякие коробейники оскорбляют и унижают ее, а она все стоит и молчит, сохраняя тихое достоинство.

Элис передала Дэвиду письма и наставления старого лорда, особенно подчеркнув опасность заразиться в Лондоне чумой, пошла к себе, закрыла дверь, сбросила туфельки и легла на кровать. Она смотрела на красивую, зеленую с желтым ткань искусно сшитого роскошного и дорогого полога и вдруг поняла, как и тогда, у ног матушки Хильдебранды в хижине Моры: в эту жалкую лачугу на берегу она никогда не вернется. Поняла, что не желает больше испытывать страдания и нужду, особенно зимой, когда желудок постоянно пуст и голоден, что никогда больше не будет разбивать лед застывшей реки, пытаясь набрать в ведро коричневатой воды. Никогда не будет, ломая ногти и оставляя на руках синяки, ковыряться в мерзлой земле в поисках холодной репы. Никогда, если она действительно хозяйка своей судьбы.

— Я не могу вернуться, — произнесла она вслух. — И не хочу.

Она все размышляла о матушке, о женщине, к которой когда-то стремилась всем сердцем, по которой тосковала, утрата которой заставляла ее каждый день горевать, и вдруг осознала: глубокая, болезненная рана зарубцевалась, пропала, исчезла. Теперь она думала о матушке Хильдебранде со страхом, боялась ее неожиданного появления, сама мысль об этом ее раздражала и тревожила. Аббатиса была теперь не мертвой святой, которую положено оплакивать, а живой угрозой.

— Она должна уйти отсюда, — рассудила Элис. — Уйти в подходящий монастырь. Если б она нашла такой, я бы присоединилась к ней. Даже теперь, когда Кэтрин получила отставку и все считают Хьюго моим возлюбленным, а меня — матерью будущего наследника. Если б аббатиса ушла в подходящий монастырь, я бы отправилась с ней.

Девушка замолчала. Она вспомнила то счастливое время, когда жила в монастыре над рекой и была любимицей матушки Хильдебранды. Вспомнила тихие уроки латыни и греческого, как ей было приятно учиться, как легко все давалось — она была первой ученицей. Кладовую монастыря с запахами трав и настоек. Высокие грядки лекарственных трав, их тонкие длинные листочки; вспомнила, как пахнет лаванда, если ее потереть меж ладоней, вспомнила бархатистые на ощупь листья шалфея, резкий вкус мяты, когда она срывала стебель и пробовала его на зуб. Как покойно было у нее на душе!

Элис покачала головой. Она смотрела на полог кровати и на занавески, но видела маленькую светловолосую девчушку, страстно желавшую комфорта и достатка и любившую свою матушку аббатису, которая предоставила ей и то и другое.

— Нет, — сказала она наконец. — Нет, не отправилась бы. Я не пошла бы с ней даже в другое аббатство. В той жизни я была девчонкой, точно так же, как и у Моры, таким было мое детство. В прошлое не возвращаются. Все кончено. Пусть былое умрет и исчезнет.

Вдруг без стука распахнулась дверь, и на пороге появился Хьюго.

— Отдыхаешь, как настоящая леди? — небрежно спросил он, держась за косяк двери, чтобы не упасть.

После обеда, когда старый лорд и Элис занялись делами, он остался в большом зале. Музыканты играли без устали, по кругу передавали кувшины с вином. Из кухни вышли другие служанки и тоже стали лихо отплясывать. Хьюго сильно напился с солдатами, орал на женщин, выхватывал из хоровода то одну, то другую и бесцеремонно лапал. Пока Элис и старый лорд работали, писали и планировали будущее, Хьюго забавлялся в зале. Ему было нечего делать. Это был праздный ребенок.

— Твой отец велел мне отдыхать, — осторожно пояснила Элис, приподнявшись на локте.

Хьюго оттолкнулся от косяка, закрыл дверь и направился к ее кровати, торопливо перебирая ногами, которые немного заплетались.

— Ах да, — язвительно ответил он, — теперь ты ходишь у него в фаворитках, верно?

Она молчала, прикидывая, насколько он пьян и насколько опасно его с трудом подавляемое раздражение.

— И почему это так, одному Богу известно! — воскликнул он. — Если б ты не совала свой нос со своим проклятым провинциальным знахарством, мой ребенок был бы жив. Ты лишила меня сына. Ты лишила моего отца внука. Если б мы позвали нормального врача из Йорка или из Лондона, настоящего специалиста, Кэтрин сейчас была бы беременна. И я получил бы осенью свои деньги и имел бы наследника.

— Младенец был болен, — возразила Элис. — Ты можешь думать что угодно, но он не дотянул бы до полного срока.

— Это все чушь собачья, — возмутился Хьюго, сверкнув на нее глазами. — Ты сама клялась и божилась, что он здоров. Ты клялась мне, что это здоровый малыш. Ты плутовка и обманщица. И все твои слова — это ложь и жульничество.

Элис покачала головой, но промолчала, видя, что его нервозность только растет, переходя в откровенную злобу.

— Снимай платье, — вдруг приказал Хьюго.

Она совсем растерялась.

— Оглохла, что ли? — прикрикнул молодой лорд. — Снимай платье. Это мое платье, не забывай этого! То самое, с которым у тебя стало двенадцать штук, как у Кэтрин! То самое, которое ты выпрашивала у меня, словно последняя шлюха!

Поднявшись, Элис расстегнула платье, сняла и аккуратно повесила на спинку кровати, затем откинула холодные полотняные простыни, не спуская глаз с Хьюго, и забралась в постель. Он расстегнул гульфик, развязал и спустил вязаные чулки.

— Послушай, — вдруг озадачился он. — Может, это наша забава тогда… из-за нее Кэтрин потеряла ребенка?

— Нет, — отозвалась Элис, пряча охватившее ее дурное предчувствие: настроение Хьюго не сулило ничего хорошего.

Судя по всему, она утратила власть над его похотью. Еще на сенокосе он вожделенно смотрел на ту девчонку. Он затащил Элис в постель, не интересуясь ее желанием, и получал свое удовольствие от нее и от Кэтрин одновременно, будто обе были для него женщинами одного сорта: покорными рабынями. Он и Кэтрин забавлялись с ней, она была для них игрушкой. Он унижал ее. Теперь Хьюго свободен от ее власти и может пользоваться ею, как захочет.