Алмазные псы - Аластер Рейнольдс

Ленка сумела распахнуть люк и провернула маховик, открывая воздушный шлюз. Мы все вместе пробрались внутрь.

В коридоре было темно. Мы включили нашлемные фонари и настроили зрение на максимальную чувствительность. Отсек делился на несколько помещений, и все они, похоже, выдержали удар о поверхность. Мало-помалу стало ясно, что выжил и кто-то из экипажа. Кто-то явно передвигал предметы мебели и перекладывал постельное белье на койках, ведь вряд ли все это не полетело на пол в момент катастрофы.

Мы нашли шкафчик с оборудованием, где прятался старомодный шлем с большими, нанесенными карандашом русскими буквами: ТЕТЕРЕВА. Скафандра, кстати, в шкафчике не было. То ли это запасной шлем, то ли выживший дерзнул покинуть отсек в скафандре без шлема.

– Если произошла авария, почему корабль не выслал спасательную партию с орбиты? – вслух подумала Ленка.

– Может, Тетерева и есть спасательная партия, – ответила я.

– Или у них был всего один атмосферный шаттл, – добавил Рашт. – Невозможно ни прислать подмогу, ни улететь обратно. Но вопрос в том, почему они остались болтаться на орбите.

– Не хотели бросать эту Тетереву, – предположила Ленка.

– Сдается мне, умирать на орбите ради нее они не собирались, – возразил Рашт.

Мы продолжали обыскивать отсек. Нас интересовала не судьба загадочной Тетеревой, а те сокровища, которые она могла нам оставить. Впрочем, жизнь и добыча не то чтобы никак не связаны между собой. Любой космолетчик, любой ультра должен хотя бы чуть-чуть заботиться о других. И не просто потому, что забота о ближних заложена в человеческой природе. Нет, ультра хотят учиться на чужих ошибках, такие ошибки – тоже своего рода товар.

– Нашла журнал, – доложила я.

Он лежал на полке возле панели управления шаттлом. Заполняли его от руки и писали подробно, не ограничиваясь техническими данными.

Журнал обтягивала толстая и плотная черная обложка, но бумага внутри была очень тонкой. Я пролистала страницы. Почерк женский… Русский не относился к числу языков, в которых я была сильна, но разобрать этот почерк труда не составляло.

– Тетерева начала вести дневник после катастрофы, – сказала я, когда остальные подошли ближе. – Здесь сказано, что питание грозило выйти из строя, поэтому она решила действовать по старинке, не полагаясь на бортовой интеллект. Еды и питья достаточно, а питания хватало на поддержание температуры…

– Продолжай, – велел Рашт. Его обезьяна сосредоточенно изучала пострадавшую лапу.

– Сейчас, дайте разобраться. Похоже, она прилетела сюда в одиночку. – Я пролистнула страницы, щуря глаза. – Никаких упоминаний о спасательной миссии, вообще ни слова. Она словно знала, что спасать ее некому. – Приходилось внимательно следить за тем, чтобы аугментированные пальцы не порвали тонкую бумагу. Та ощущалась почти невесомой, как стрекозиные крылья.

– Значит, наказание, – заключил Рашт. – Ее бросили тут одну за какое-то преступление.

– Дешевле было сразу пристрелить. – Я стала читать дальше. – Нет, это не наказание. Если верить журналу, конечно. Какое-то происшествие, гейзер, что ли, ударил… Она пишет, что боится, как бы он не ожил снова, как «в тот день». Короче, Тетерева поняла, что застряла. Что у нее проблемы. Пишет, что «допустила ошибку», не разбудив остальных. Прикидывает, нет ли способа подать сигнал на субсветовик на орбите. Такой сигнал, который пробудит экипаж из криосна. – Я помедлила, задержала палец над конкретным словом. – Лев…

– Лев? – повторила Ленка.

– Так она пишет. Мол, Лев ей поможет, если она сумеет послать сообщение. Да, ее накажут, но главное, что удастся покинуть Хольду.

– Может, она не должна была высаживаться на планете, – сказала Ленка. – Листай дальше, Нидра. Надо выяснить, что тут случилось.

Десятки записей, десятки десятков… Некоторые, с датами, были довольно подробными, но встречались и пустые страницы, и многодневные пропуски. Да и сами записи становились все короче. Почерк Тетеревой, изначально далеко не образец каллиграфии, делался все менее разборчивым. Буквы и слова петляли по страницам, как будто писал не человек, а сейсмограф, отмечавший сильные колебания в коре планеты.

– Стой, – произнес Рашт, когда я перевернула очередную страницу. – Вернись-ка назад. Что там за рисунок?

Я неохотно послушалась. Мне самой хватило и беглого пролистывания.

Рисунок изображал вулканический конус, вид на него от места катастрофы.

Быть может, всему виной дрожавшая рука Тетеревой, но неровные линии на бумаге словно усиливали то ощущение чужого злонамеренного присутствия, которое я испытывала снаружи разбитого шаттла. Тетерева укрупнила на рисунке паучью голову, изобразила лавовые отлоги более мускулистыми, больше похожими на щупальца. Даже штриховка, которой она, видимо, пыталась показать слой снега и льда, лично для меня смотрелась изображением множества присосок.

Хуже того, между двумя лапами-отлогами она нарисовала разинутую клювастую пасть.

Мы помолчали, потом Ленка сказала:

– Листай до конца. Другие записи прочтем позже.

Я не стала возражать. Последние несколько записей состояли каждая из одной-двух торопливо набросанных строчек.

Эти строчки откровенно пугали.

– Никто сюда раньше не прилетал, – сказал Рашт. – Тетерева это знала, должна была знать. Колонисты не забирались так далеко.

– Она была в отчаянии и хваталась за все, что было под рукой, – объяснила Ленка. – Бедняжка, одна на всей планете. Спорим, она знала, что шансы у нее – один к тысяче?

– Меня беспокоит этот холм, – сказала я. – Есть в нем что-то странное. Быть может, американо тут ни при чем, но, когда не осталось иных возможностей, я бы тоже пошла проверять.