Свет грядущих дней - Джуди Баталион

сев в автобус, – шутил ее сын, – она выходила из него с новым телефонным номером»[959]. На склоне жизни она предпочла дом престарелых, чтобы никого не обременять. После восьмидесяти страстно полюбила поэзию и театр. Бэля была оптимисткой, никогда не теряла надежды и проявляла большую изобретательность.

После ее смерти Йоэль, нейробиолог, нашел ее официальную фотографию, сделанную в Освенциме в тот первый дождливый жуткий день ее прибытия в лагерь. С нее улыбается Бэля – красавица, смелая и сильная. Как у многих детей выживших в Холокосте родителей, у Йоэля знание о молодости матери было фрагментарным, и он хватался за смутные воспоминания, представлявшие скорее разрозненные эмоциональные эпизоды, нежели полноценную историю[960]. Он с одержимостью стал собирать подробности, о которых никогда не спрашивал мать, и потратил несколько лет, изучая ее жизнь: писал о ней, восстанавливал ее благородное наследие, чтобы передать следующим поколениям.

* * *

Через несколько дней после освобождения на окраине Вильно Ружка увидела мать, которая несла маленького отощавшего сына. Малыш плакал и бормотал что-то на идише. Ружка никогда не плакала, ни в гетто, ни в лесу. Но тут слезы хлынули у нее из глаз. Ведь она была уверена, что никогда больше не услышит голоса еврейского ребенка[961].

Витка и Ружка, не разлучавшиеся всю войну, продолжали дружить и после нее, почти всю жизнь, если не считать одного короткого периода. Сразу после освобождения Абба послал Витку в Гродно изучать положение еврейских беженцев, искать сионистов и присылать ему отчеты. По дороге Витке пришлось спрыгнуть с поезда из опасения попасться на глаза патрулю – патрулирование ужесточалось. Свободно пересекать границу могли только люди, освобожденные из концлагерей, поэтому многие из тех, кто в лагере не был, делали на руке татуировку с якобы лагерным номером.

Ружку послали в литовский Ковно, а потом в румынский Бухарест в качестве «партизанского посла» – встречаться с официальными представителями ишува и убеждать их отпустить всех выживших евреев. Ковнер знал, что внешность, обаяние Ружки делают ее самым подходящим для такой работы человеком – люди будут ей верить. Дорога оказалась трудной. Послевоенная Польша была взбудоражена и опасна, и все же то, что по улицам можно было ходить без страха получить пулю, было для Ружки непривычно. История Ружки – главным образом ее борьбы, а не трагедии – была так привлекательна для эмиссаров ишува, что их лидер велел ей немедленно отправляться в Палестину и рассказывать ее там.

Она отправилась туда по фальшивым документам в качестве чьей-то жены. Во время плавания на корабле почувствовала себя одинокой и совершенно дезориентированной. Алия была ее мечтой, но теперь у нее возникло ощущение неприкаянности. Она высадилась в Атлите, лагере для нелегальных репатриантов, и была потрясена ужасными условиями содержания в нем. Никто не приезжал туда за ней; она чувствовала себя забытой, никому не нужной, пока слухи о ее военной истории не просочились наружу. Руководители и их жены нескончаемым потоком потянулись к ней, теперь она чувствовала себя «выставленной в витрине напоказ диковиной». В конце концов один из руководителей добыл для нее фальшивые медицинские документы, согласно которым она страдала туберкулезом, и ее выпустили из лагеря. Ружка отправилась по стране с выступлениями. Слушатели повсюду были покорены ее личностью и ее историей: ужасы, но глазами бойца. Многие вспомнили, что она была «первой связной».

Все это было для Ружки отнюдь не легко. Она видела, что многие лидеры ишува не понимают ее, что им интересно только новое, то, что впереди. Давид Бен-Гурион, тогда – один из лидеров Рабочего сионистского движения, вскоре ставший первым премьер-министром Израиля, однажды поднялся на сцену после ее эмоционального выступления и оскорбительно отозвался о ее идише как о «скрипучем языке»[962]. Ружка вступила в кибуц и начала писать воспоминания, но чувствовала себя отчаянно одиноко и слала жалобные письма Витке, которая все еще «была на войне».

Витка сердилась из-за отъезда Ружки – с ним закончилась большая часть ее жизни. Она не знала, как отвечать на ее письма, поэтому не отвечала. Они официально поженились с Аббой в Вильно. Но Аббе пришлось уехать, потому что русские преследовали его как сиониста. Настал день, когда Витка решила, что ей пора присоединиться к нему – благодаря полезным знакомствам она сумела добраться до Люблина, который называла «городом пьяниц и убийц»[963]. Сионисты базировались там в частной квартире – дни и ночи напролет разговаривали, сопереживали, плакали и смеялись. Они организовали Бричу[964], и Витка пешком выводила евреев к границе по «подземной железной дороге».

Однако Абба был по-прежнему полностью настроен на возмездие. Они с Виткой собрали оставшихся еврейских бойцов и возглавили новую бригаду «Мстителей». Базируясь за пределами Италии, одержимые идеей возмездия и уничтожения, они рассылали бойцов по всей Европе в районы, где в лагерях содержались пленные нацисты. Зельда Трегер, которую послали искать выживших евреев и тайно вывозить их из страны, была завербована «Мстителями» и стала перевозить деньги, помогать активистам Бричи, находить для них безопасные укрытия. Абба совершил поездку в Палестину, чтобы раздобыть яд, необходимый для осуществления его плана, между тем Витка объезжала подразделения бригады, озабоченная душевной стабильностью товарищей. На обратном пути из Палестины Абба был схвачен и посажен в каирскую тюрьму. Яд ему удалось отправить Витке, которая по подложным документам, пройдя через несколько арестов, доставила его в Париж. В записке Абба велел ей осуществить план Б. И она, «главный исполнительный директор Возмездия»[965], его осуществила. Хлеб, предназначенный для лагеря неподалеку от Нюрнберга, где американцы держали бывших нацистов, был успешно отравлен, в результате чего заболели тысячи немцев. Абба решил, что «Мстители» должны продолжить свою борьбу в Палестине. Это вызвало большие споры; некоторые возвращались в Европу с миссией возмездия, но в конце концов Ружка сумела уговорить многих остаться в Палестине и защищать страну.

Витка приплыла в Палестину в 1946 году на последнем пароходе, которому британцы разрешили причалить здесь; вскоре она поселилась в кибуце Эйн-ха-Хореш, в доме, находившемся в двадцати ярдах от Ружкиного. Несмотря на короткую послевоенную размолвку, Ружка и Витка бо́льшую часть своей взрослой жизни провели вместе, и дети их выросли вместе. Ружка, бывшая замужем за австрийцем, совершившим алию еще до войны, была первой, кто узнал о беременности Витки. Тогда, в лесу, у них всех прекратились месячные, и они думали, что стали бесплодными. То, что они способны иметь детей, стало для них потрясающим сюрпризом.

Зельда с мужем Санкой, лесным партизаном, тоже приехали в Палестину. Они решили не вступать в кибуц, а поселились в Нетанье, потом переехали