Арена XX - Леонид Гиршович

Уже давно что-то происходило. Исподволь начавшийся гул, сперва отмечаемый безотчетно, становился все громче. Сухая каменистая земля наполнилась дрожанием. Где звери, бегущие с приближением стихийного бедствия? Это в африканской саванне, а здесь мы за них.

Я вышел из палатки: слева вдали стояло облако пыли. (Самоотсылка к приключенческой к книжке, где иллюстрацию поясняет фраза из текста – обыкновенно курсивом: «Я вышел из палатки: слева вдали стояло облако пыли».) Трудно сказать, что опережало что: с режущим камень звуком пронесшиеся сирийские «миги», канонада справа или зрелище танков, появившихся из облака, поднятого ими?

Задним числом напрашивается: Йом-Киппур, день искупления, «бурный ветер с севера, великое облако и пламень внутри его». Но менее всего я ощутил себя тогда свидетелем сбывающихся пророчеств. Первая мысль – она же последняя по-русски и единственная праздная: это сон, это мне снится.

– Свисо, сурим!

Сейчас, вспоминая, ловлю себя на том, что мысль заработала на иврите без русского черновика, и на другом языке я был другим.

– Палатку! Пока не заметили!

Нет садового ножа, чтоб быстро срезать веревки, а колья вбиты в землю так, что не выдернешь. Я зарядил «чехи», чехословацкую винтовку на стадии карабина, – ствол укорачивается вместе с шинелью: полы до пят – винтовка, до колен – карабин. Куртка подразумевает автомат. Но куртка еще не по сезону, глядишь, к зиме и выдадут «узи». Патронов вдавливалось только пять, а палатка была шестиугольной, ради одного узла пришлось перезарядить. При каждом выстреле Свисо моргал. Он был на предпоследней фазе опьянения страхом – последняя, когда несут.

– Погоди, «моторола»!

Мы выволокли рацию, после чего развалили каркас. Весом я могу добрать недостаток мускульной силы, но руки у меня, как разваренная лапша, в кармане всегда перчатки: привычка беречь пальцы.

Это не помешало нам сравнять палатку с землей в считанные минуты. Что теперь? Рев танков перекрывал и звук от проносившихся «МиГов», и орудийные раскаты на юге. В этой обстановке Свисо нужен командир, мне нужен подчиненный. Мы идеальная пара. Я отвечаю не перед вышестоящим, а перед нижестоящим – перед тем, за кого отвечаю. «Но надо знать мое гипертрофированное чувство ответственности», которое действует как допинг, все зависит от того, к чему приложено (Шаевич велел мне «смычком немножко плотнее, а то немножко слишком “фью-фью-фью”» – и уж я на экзамене скрипел за милую душу).

– Туда!

За горкой начинался долгий спуск примерно под углом в сорок пять градусов. По каменистому склону стояли давно уже нежилые цементные коробчонки, большинство без крыш. На дне лощины что-то жиденько произрастало, какие-то сухие стволы. Я подумал, что рацию лучше было бы прихватить. Вниз тащить – не наверх.

– Берем «моторолу». А винтовка?

Вооруженным Свисо чувствовал себя в большей опасности, чем безоружным. Я повесил на себя и его «чехи». Бросать оружие не годится. Флаг – гори он огнем. Тору «спасал бы из огня». Всякую «мысль изреченную» спасал бы, почему и сунул в карман злосчастного Чиано: чужая книжка, обещал из дому не выносить.

Спускаясь, я оступился синхронно с разрывом снаряда неподалеку и обвешанный ружьями покатился вниз наперегонки с рацией, которую Свисо выпустил из рук, вообразив, что меня убило. Ни мне, ни рации ничего не сделалось, хотя десятиметровка стилем «голова – ноги» – этак и правда могло убить.

Новый взрыв был таким оглушительным, что на мгновение сменился глухонемой хроникой времен Первой мировой. Я укрылся за тем, что в прошлом было человеческим жильем.

Это был танковый огонь. Они дали пару залпов в нашу сторону, справедливо считая, что большего мы не заслуживаем. Огонь мог вестись с расстояния достаточно близкого, но отбиваться от стада, съезжать на своих гусеницах, чтобы снова взъезжать, ни один из них не будет. Не в их обычае. Здесь мы в сравнительной безопасности. Для танков важно не сбавлять скорость, ну а девушки – а девушки потом.

Я осторожно выглянул наружу: что с другой девушкой? Свисо оказался гораздо ближе, чем я думал: у самой стенки, служившей мне прикрытием. Он лежал на боку в положении эмбриона, зажав голову локтями. Я растолкал его.

– Ты жив?

У него были белые остановившиеся глаза, таких у живых людей я еще не видел.

– Ну хватит. Включи «моторолу»… как ты радио включаешь?

Он смотрел на меня остекленевшим взглядом, и я подумал: а живой ли он? Бить по лицу я не решился. Отстегнул фляжку и стал вливать воду ему в рот, сдавив ноздри, пока он не закашлялся и не вырвался.

– Что ты лежишь, вставай.

– Я не хочу, отстань.

– Хочешь, чтоб тебе сурим зайн отрезали? – воспользовался носком башмака взамен указки. – Как ты включал радио?

Наконец Свисо повернул рычажок, передавали позывные для резервистов. Голос диктора монотонно читал: «Сны – явь», «Дождь – радуга», «Культура – прогресс», «Счастье – музыка», «Дом – семья».

Я снял трубку в попытке соединиться с кем-нибудь. Я делал это впервые в жизни, вроде все правильно. Нажимаешь – говоришь, отпускаешь – слушаешь. Послышался чей-то голос, но он почему-то звал Рахель: «Рахель, где ты? «Рахель, ты меня слышишь?». И треск.

Сидеть и ждать? Еда, канистра с питьевой водой – все наверху. Придется лезть наверх, когда стемнеет. На гусенице живота. Все упиралось в одно: когда их разобьют? Что рискованней: переждать здесь или ночью выбираться самим? Дорогу я знал, каждый день развожу лед, газ, провизию. Если по старинке, то я маркитант. Связаться бы со Шломо, у него на все есть ответ.

Стало не то что тише, но тембр звука изменился, я бы даже сказал, регистр сменился на более глухой. (Либо это я оглох, тридцатилетнюю оркестровую норму выполнил за пять минут.) Должно быть передовые силы орды ушли вперед, на очереди кибитки: бронетранспортеры, грузовики с пехотой, тягачи. Не видно и не слышно «МиГов», проносящихся на бреющем полете. Неужто их всех сбили? Выползти бы из этой ямы, посмотреть, что творится. Нос высунешь, а тебя заметят. И еще: когда ползешь по-пластунски, затылок заломит так, что одно спасение – выпрямиться. Однажды нас учили ползти, подтягиваясь на локтях, поперек которых лежала винтовка. Мне стало так худо, что я встал «под пулями» – больше ползать меня уже не заставляли.

– Свисо, включи-ка снова.

«…Король Хуссейн предупрежден о возможных последствиях вступления Иордании в войну…» Война. В тот раз их уничтожили в первые же часы. На что они рассчитывают? Как вообще это могло произойти? «Правительство Израиля потребовало срочного созыва Совета безопасности…» Пропустил начало. Для меня главное сирийцы. Сейчас снова передадут.

На хриплое прерывистое кряканье ответил Свисо – я был «в сторонке», пока подбежал…

– Что? Что тебе сказали?

Он тупо на меня уставился. Мы должны сдаваться. Наши имена и личные номера переданы в Красный крест. (Мое стихийное, наверное, русское суеверие восставало против пластинки в зеленом чехольчике, висевшей на груди: «Гуревич Юлий 2217712» – перфорация – и снова то же самое. Будь моя воля, сорвал бы и выбросил эту подначку смерти, но две вещи проверялись неукоснительно: вода во фляжке и алюминиевое мининадгробье.)