Отец и сын. Николай I - Александр II - Вольдемар Балязин

На другом театре военных действий – Черноморском побережье Кавказа – тоже был одержан успех: 12 июня князь А. С. Меншиков взял Анапу, после чего его войска соединились с армией Витгенштейна. На этом успехи русской армии временно прекратились, ибо Николай, окрыленный удачами в начале кампании, решил, что сможет одновременно действовать против трех мощных крепостей – Силистрии, Шумлы и Варны.

На войне как на войне

8 июля 30-тысячная русская армия подошла к Шумле и начала ее осаду, не зная, что в очень сильной крепости засел 40-тысячный неприятельский гарнизон. Николай, находившийся в осадном корпусе под Шумлой, сам наметил укрепления, диспозицию осадных работ, и сам сделал первый удар киркой при закладке первого осадного редута. Однако дальше военное счастье изменило русским, и Николай, увидев, что осада ни к чему не приведет, 21 июля оставил лагерь под Шумлой и отправился под Варну, также осажденную русскими. По дороге на конвой Николая попытались напасть турки, но конвой был силен – полк конных егерей и конная батарея (всего 1300 человек) – и неприятель отступил, очистив дорогу.

Первую ночь Николай провел в солдатской палатке, слыша близкие оружейные выстрелы. На другой день было тезоименитство матери императора, и он невольно вспомнил пышные празднества в Петергофе. Контраст между той жизнью и этой – в степи, среди солдат, за скудной трапезой – поверг в уныние императора и его небольшую свиту, и, как писал потом бывший с ним Бенкендорф, «крайне поразил и государя, и всех нас, и навеял на наше общество невыразимую грусть».

На следующее утро отряд двинулся дальше. Дорога вскоре пошла через густой лес. Николай хотел ехать впереди всех, но его уговорили занять место за авангардом, перед отрядом прикрытия. Свита ехала вокруг него, как вдруг из леса грянул выстрел, и один из егерей упал, раненый. Стрелявшего найти не удалось.

Наконец 24 июля к вечеру отряд достиг Варны, осажденной с моря и суши флотом и войсками А. С. Меншикова. Обсудив с ним план осады, Николай переночевал и утром поспешил на флагманский корабль адмирала Грейга «Париж», стоявший вместе с 20-ю другими судами на рейде Варны. Затем на фрегате «Флора» император отбыл в Одессу, где его ожидали жена и дочь. Подводя итоги началу кампании, Николай писал брату Константину: «Все, что касается этой кампании, представляется мне неясным, и я решительно не могу высказать что-либо определенное относительно моего будущего».

СПОЛЗАНИЕ НА КРАЙ БЕЗДНЫ

«Я так устал…»

Николай все более и более убеждался в том, что, несмотря на все его усилия и почти круглосуточную работу, он уподобляется мифическому Сизифу, осужденному богами на вечный бесплодный труд. Понимал это не только Николай. С каждым годом становилось все очевиднее, что Россия безнадежно отстает от развитых стран Европы, но упорно следует своим собственным, ни на кого не похожим путем. «Что за странный этот правитель, – писала о Николае графиня М. Д. Нессельроде, – он вспахивает свое обширное государство и никакими плодоносными семенами его не засевает». А если чем Николай и «засевал» Россию, то семена эти не всходили, умирая в смертоносной, бесплодной земле.

Виною всему был режим, не только дошедший до последней крайности удушения жалких остатков лакейски послушного либерализма, но и создавший даже цензуру над цензурой – Бутурлинский комитет, в котором прочитывались уже вышедшие в свет издания. Режим, всерьез готовившийся закрыть университеты, мог больше ужесточать власть, чтобы сохранить собственное существование. И на вершине этого бесчеловечного режима стоял император, не просто глава его, но подлинный демиург и олицетворение восточной деспотии, называвшейся Российской империей. «Угнетение, которое он оказывал, – писала А. Ф. Тютчева, – не было угнетением произвола, каприза, страсти; это был самый худший вид угнетения – угнетение систематическое, обдуманное, самодовлеющее, убежденное в том, что оно может и должно распространяться не только на внешние формы управления страной, но и на частную жизнь народа, на его мысль, его совесть, и что оно имеет право из великой нации сделать автомат, механизм которого находился бы в руках владыки».

Создавая образ «отца Отечества», более всего заботящегося о своей стране и своем народе, Николай на людях демонстрировал великий аскетизм и непритязательность, которые в конце концов стали одной из черт его образа жизни. Спал он на простой железной кровати, на тощем тюфяке, и укрывался старой шинелью. Демонстрируя свою приверженность русским обычаям, он не любил никакую другую кухню, кроме русской, а из всех ее блюд более всего любил щи и гречневую кашу. Вставал он в 5 часов утра и сразу же садился за работу. К 9 часам успевал прочитать и решить множество дел, выслушать доклады министров и сановников или же побывать в полках и в разных казенных заведениях, снять на солдатской кухне пробу блюд, отстоять церковную службу и непременно успеть к утреннему разводу.

А. Ф. Тютчева писала, что император «проводил за работой восемнадцать часов в сутки… трудился до поздней ночи, вставал на заре… ел с величайшим воздержанием, ничем не жертвовал ради удовольствия и всем – ради долга, и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных. Он чистосердечно и искренне верил, что в состоянии все видеть своими глазами, все слышать своими ушами, все регламентировать по своему разумению, все преобразовать своею волею. В результате он лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений, тем более пагубных, что извне они прикрывались официальной законностью и что ни общественное мнение, ни частная инициатива не имели ни права на них указывать, ни возможности с ними бороться. И вот, когда наступил час испытания (Крымская война – В. Б.) вся блестящая фантасмагория этого величественного царствования рассеялась, как дым.

Одна из умнейших и образованнейших женщин России – Александра Осиповна Смирнова (урожденная Россет), жена петербургского губернатора, оставила любопытные воспоминания о литературной жизни Петербурга, нравах и событиях двора. В своем дневнике она 5 марта 1845 года записала: «Государь сказал мне: „Вот скоро 20 лет, как я сижу, в этом прекрасном местечке. Часто удаются такие дни, что я, смотря на небо, говорю: зачем я не там? Я так устал“. Но устал не только Николай, устала вся Россия – от интеллигентов-радикалов до его собственных министров. Крестьянские бунты в западных губерниях империи привели к отмене или ограничению барщины в Литве, Белоруссии и на Правобережной Украине. Там были установлены размеры земельных наделов и перечень крестьянских повинностей. Однако все это были лишь робкие попытки незначительно ограничить крепостничество, и они мало что дали крестьянам.

Смуты внутренние и внешние

А радикал-интеллигенты – чаще всего разночинцы, то есть «люди разного чина и звания» (выходцы из дворян, купцов, мещан, духовенства, крестьян и ремесленников, получивших образование и порвавших со своей средой) – встали на путь осмысления всего происходившего в России, а затем и на путь борьбы за освобождение своих собратьев от средневекового феодального рабства. В начале 1846 года в Киеве возникло тайное революционное Кирилло-Мефодиевское общество, в которое входило несколько десятков человек (Т. Г. Шевченко, историк-профессор Н. И. Костомаров и другие), ставившие целью освобождение Украины и создание международной Славянской федерации. В 1847 году по доносу провокатора-студента Петрова общество было разгромлено.