Вечером во ржи. 60 лет спустя - Джон Дэвид Калифорния

Вам кого?

Наконец-то перестала жевать. Взирает на меня поверх очков, а во взгляде какая-то приветливая строгость. Явно не стерва – ничего другого, пожалуй, сказать не могу. Сглатываю ком в горле; глядя на нее, представляю, как выглядит моя собственная старперская физиономия.

Я ищу одного человека, только и говорю ей в ответ, но тут же спохватываюсь. Вообще-то, говорю, мы тут раньше жили. Она так и сверлит меня глазами, оглядывает с головы до пят – видно, прикидывает, пора уже вызывать охрану или еще нет.

Это наша квартира была, говорю я ей.

У меня на глазах ее физиономия исчезает за дверью так же внезапно, как и появилась; дверь захлопывается. А я прирос к месту, и вдруг на меня накатывает ужасное одиночество, а в воздухе висит обрывок моей последней фразы, но тут я вдруг слышу, как дверную цепочку отводят в сторону, и сам не понимаю, как оказываюсь у нас в прихожей. От избытка чувств меня на полуслове прерывает какое-то унылое изнеможение. Двух слов связать не могу, главным образом оттого, что не понимаю, каким ветром меня сюда занесло, но еще и оттого, что у меня подкашиваются ноги. Меня надежно удерживают под руку, и я делаю шаг за шагом, стараясь не суетиться, а едва приняв горизонтальное положение, тотчас же отключаюсь.

Просыпаюсь я в комнате Дэниела. Лежу на кровати и вижу над собой знакомый потолок, притом что все остальное изменилось до неузнаваемости. В голове все еще гуляют отголоски беспокойного сна, но теперь я уже не удивляюсь. Нет, на самом деле удивляюсь, но от этого мне внутри так славно, как будто там наконец-то навели порядок, и я закрываю глаза, чтобы прослушать все заново.

Летний день; Дэниел изображает космическую ракету. Носится как угорелый по всей квартире, стартуя из кухни. Пробегает через гостиную, мчится по коридору, прорезает нашу спальню и терпит крушение в уборной, где поскальзывается на коврике и грохается подбородком об унитаз. Несколько ночей я сплю рядом с ним и наутро всякий раз вижу этот самый потолок. Снова продираю глаза.

До сих пор в комнате витает его запах – так от него пахло в детстве. Я сажусь, свешиваю ноги, упираюсь ступнями в пол. Ненадолго опускаю голову на ладони, чтобы только она не кружилась как бешеная после подъема. Во рту пересохло. Встаю, шлепаю в кухню, пытаюсь найти стаканы на прежнем месте, в самом первом шкафчике, но нахожу только обеденные тарелки. Волей-неволей дергаю все дверцы и в итоге нахожу, что искал, в самом последнем шкафчике. Мочевой пузырь изнутри клянет меня, на чем свет стоит, и я направляюсь в сортир.

Когда я выхожу, она тут как тут: таращится на меня поверх очков.

Прошу прошения, говорю.

За что – сам не знаю, но так уж принято, если не ошибаюсь.

Пока она варит кофе, я расхаживаю по квартире и отмечаю, как много здесь перемен. Этого, конечно, следовало ожидать, но все равно странно такое видеть. Единственное, что нисколько не изменилось, – это пол. Старый паркет с проплешинами, кожано-гладкими, остался таким, как мне запомнилось. Между прочим, именно из-за паркета мы и выбрали в свое время эту квартиру. По нему ты мог скользить, будто сам себе и капитан, и корабль.

Хозяйка квартиры позволяет мне довольно долго бродить в одиночку туда-сюда, но я спиной чувствую, что она не сводит с меня глаз. Кажется, сегодня она нервничает сильнее, чем накануне вечером, но я благодарен, что мне разрешено вот так беспрепятственно прикасаться к прошлому.

Останавливаюсь в гостиной, смотрю в окно на тротуар. Провожу пальцами по деревянному подоконнику. Мэри наверняка облокачивалась на него тысячу раз, чтобы мне помахать. Каждое утро по будним дням, не один год. Неудивительно, я считаю, что дерево до сих пор остается теплым на ощупь.

Как он посмел! С меня взятки гладки, это все его фокусы. Я ни сном ни духом не ведал о его самовольной вылазке в прошлое, о блужданиях по закоулкам памяти. Тьфу ты, прямо сердце рвет.

Разгуливает себе в прошлом, которого нет и в помине, оглядывается на жизнь, которая даже никем не прожита. Попался в силки иллюзии, решил, что судьба его – самая настоящая, как у людей! Каков наглец! Что он о себе возомнил? Мое детище, творение живого искусства, обзавелось, как я погляжу, собственной волей. Совсем от рук отбилось, уж не знаю как. Видно, был у меня где-то мелкий недосмотр. Но я такого не потерплю.

Возвращаюсь к себе в комнату, в комнату Дэниела – то есть, правильнее будет сказать, в комнату рыжей хозяйки – и усаживаюсь на кровать. Озираюсь по сторонам – и опять ко мне возвращается все то же странное ощущение, будто я ищу нечто особенное.

Объяснить не могу, но чувствую, как это нечто заставляет меня подняться. Напоследок оглядываюсь, потому что знаю: больше я сюда не вернусь никогда. Перед уходом откидываю покрывало, расправляю простыни и как можно аккуратнее застилаю кровать. Подхожу к дверям, а хозяйка уже тут как тут.

Не дав ей рта раскрыть, спрашиваю.

Скажите, а как там Джо, жив-здоров?

Хочу надеяться, что она мне ответит: так, мол, и так, живет – не тужит, просто сейчас отошел на лестницу черного хода, разносит по квартирам доставленные заказы, но по ее лицу видно, что она не может взять в толк, про кого я спрашиваю.

Дело прошлое, бормочу я и забираю свои пожитки.

Навеки вычеркнутый из прежней жизни, ожидаю лифта, а сам невольно представляю себе Джо, который лежит в земле сырой, завернутый в свое широченное пальто, какое полагается швейцару.

Тороплюсь унести ноги из этого дома и только через добрых два квартала могу перевести дух. Вот так оглядываться на прошлое – реальный депрессняк. А почему – кто его знает; думаю, потому, что оно никогда в точности не совпадает с теми картинками, которые засели у тебя в голове. Сплошь и рядом на несколько кадров отличается.

Шагаю дальше, где-то, если не ошибаюсь, в районе Шестидесятых улиц сворачиваю налево и перехожу на другую сторону. Там стоит какая-то старушка; поравнявшись с ней, киваю, здороваюсь, но она и бровью не ведет – наверное, не слышит. Старики – они всегда так: им хоть трава не расти. Я об этом и раньше думал, но когда мимо этой старушенции проходил, окончательно убедился. На склоне лет тебя уже ничто не колышет. На самом деле это ужасно, но что есть, то есть. Этих стариков хоть каленым железом жги – они даже не пикнут.

Шагаю дальше – и вдруг сзади такой грохот, что меня аж подбрасывает на полметра над землей. Грохот просто адский: оглядываюсь и вижу на тротуаре, совсем рядом, здоровенную железную болванку, слетевшую со строительных лесов. Буквально в полушаге от меня. С такой силой грохнулась об асфальт, что даже вмятина осталась, а вокруг трещины паутиной расползлись. Смотрю через плечо, а та старушка стоит себе – и хоть бы хны, глазеет на противоположную сторону, и все, как будто железо каждый день с неба падает. Может, конечно, она глухая, но я зуб даю – ей это просто побоку и пропади все пропадом. Запрокидываю голову, смотрю вверх и пытаюсь определить, не обрушится ли сейчас вся эта хрень. Даже дергаю опоры, но они вроде прочно стоят, не поддаются, и только какой-то кусок пластика развевается на ветру метрах в шести. Перевожу глаза на разбитый асфальт и не знаю, смеяться или плакать. Честное слово.